– Второго шанса не будет, – прошипел инструктор. – Лови удачу, Пэ, не будь дураком. Ты же в Союзе как в клетке. Пусть она у тебя и золотая, наверное...
– Ошибаешься. Моя жизнь такое же говно, как и у всех прочих.
– Тем более! – оживился инструктор. – У Союза никаких перспектив, он скоро загнется, ты это сам отлично понимаешь. Фашистские режимы подолгу не держатся. Но на твой век бардака хватит. Давай хоть остаток дней проживи как свободный человек!
– А я и есть свободный человек, – сказал Гусев твердо, вставая. – Еще раз спасибо за предложение, но мне оно не подходит. Где мои пушки?
Инструктор раздраженно зарычал, но тоже поднялся на ноги.
– Я жду твоего звонка до рассвета. Подумай. Очень надеюсь, что ты примешь умное решение. Какого черта, Гусев! На хрена тебе расплачиваться за чужие грехи?! Кто тебе этот Птицын... Которого на самом деле не было... Или ты очень любишь старшего Гусева?! Не надо, только мне не п...ди. Ты же их всех ненавидишь, этих людоедов! Думаешь, никто не догадывается, зачем ты пошел в АСБ?!
– И зачем? – спросил Гусев с интересом.
– Потому что ты мечтал их самих забраковать! – выдал инструктор. – Надеялся, что Агентство действительно поубивает всех сволочей в этой блядской стране! Разве не так?
– Господи! – взмолился Гусев. – До чего же вы мне все надоели! Да ни на что я не надеялся! Мне просто нужно было отдать старый должок.
– Какой? – жадно поинтересовался инструктор.
– Пушки мои верни, тогда скажу.
– Да вот они, в ящике...
Гусев покопался в указанном ящике, нашел свое оружие, придирчиво его осмотрел и рассовал по кобурам. «Макаров» он переложил в карман.
Инструктор томился в ожидании. Гусев шагнул к нему вплотную и прошептал в самое ухо:
– А перед собой должок. Ни перед кем больше. Совестливый я очень. Вот так-то...
И ушел, оставив инструктора в расстроенных чувствах.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Отношение к памяти Дракулы на родине совсем не такое, как в Западной Европе. Не то чтобы его считали национальным героем, но уважение к нему несомненно, и сегодня Влад считается одной из ведущих исторических фигур эпохи национального становления страны.
Гусева сцапали в шестнадцать десять, прямо на дороге. Он как раз ехал на диагностику – чрезмерно форсированный двигатель «двадцать седьмой» был капризен, и за ним полагалось внимательно следить. Гусев беззаботно курил, стоя на светофоре, когда с трех сторон его блокировали угрюмые черные джипы.
Гусев еще толком не понял, что случилось, а рука его уже дернула под сиденьем чеку аварийного маяка. Почуяв неладное и оценив расклад сил, выбраковщик повел себя единственно верным образом – не стал хвататься за оружие и вообще нарываться на стрельбу по себе, драгоценному, а просто метнул в эфир сигнал тревоги и сдался на милость победителя. Его выволокли из машины, уперли ствол в висок, сковали руки за спиной и небрежно швырнули в багажник.
«Вдесятером на одного – что за чертовщина?!» – только и успел подумать Гусев, когда его тюкнули по затылку и сознание отключилось.
Джипы взвыли сиренами, включили мигалки и бешено рванули с перекрестка, чуть не переехав высунувшийся слева под «стрелку» вишневый «Порше». Один из нападавших запрыгнул в «двадцать седьмую», бросил на заднее сиденье объемистый чемодан и умчался следом.
Ошарашенный Валюшок протер глаза – ему показалось, что он сходит с ума. Они с Гусевым должны были встретиться в ста метрах отсюда, под загадочной, но от того приметной вывеской: «Православное братство священномученика Епидифора. Оптовый склад». Гусев пообещал договориться на аэсбэшной станции техобслуживания, чтобы Валюшку по-фирменному заклеили треснувший передний спойлер.
Пожалуй, не случись у похитителей такой накладки, Гусеву в этот день пришлось бы хуже некуда.
Гусев очнулся в незнакомом помещении, явно подвальном, намертво привязанный к стулу и совершенно ничего не понимающий. В глаза била ослепительная лампа, вокруг сновали какие-то незнакомые люди.
«Это не наши, – сообразил Гусев, мучительно стараясь припомнить, каким ветром его сюда занесло. – В наших допросных обстановка скорее медицинская. Ой-ей-ей. Наверное, бить станут».
– Очухался? – спросил его некто, прячущийся за режуще ярким лучом. – Ну, привет. Фамилия?
– Где я?
– Фамилия!
– Пошел на х...й, – ответил Гусев с надлежащим реплике высокомерным достоинством. Нет, он не помнил, как его взяли. Помнил, как проснулся, как созвонился с Валюшком, как сел в машину... Дальше шли только неясные обрывки. «Наверное, удар по голове. Вот сволочи!»
Собеседник усмехнулся, и тут же Гусеву кто-то такой же невидимый так звезданул в ухо, что даже вскрикнуть не получилось. Будто кувалдой врезали – тяжелый мощный тупой шлепок. С пострадавшей стороны наступила глубокая и неприятно мягкая по ощущениям тишина.
Гусев осторожно поднял голову с плеча, на которое ее обрушил удар. Он не расстроился и даже не разозлился. Ему просто стало мучительно обидно.
«За что?! Вы хотя бы скажите, гады, – за что?!»
– За что? – выдавил он.
– Фамилия!
Невольно Гусев припомнил свой недавний разговор с покойником по кличке Писец. И, сам того не ожидая, в очень похожей манере ответил:
– Может, тебе еще и пое...ть завернуть?
«Вот в такие моменты и понимаешь, что ты – носитель великой русской культуры». Гусев почувствовал, что его потихоньку разбирает нервный смех.
На этот раз бить его не стали, просто затушили сигарету о кисть руки. Оказалось вполне терпимо, но еще обиднее, чем раньше. Гусев зашипел, как очень большая гадюка в брачный период, и метко плюнул в обидчика, плечистого мужика в дорогом костюме.
Мужик, похоже, рассердился, потому что двинул Гусеву в глаз. Поле зрения мгновенно сократилось, в голове зазвенело. Мужик пропал – наверное, утираться пошел.
– Фамилия! – орал невидимка.
«А то ты не знаешь! Черт, нужно было в свое время слушать шефа внимательнее, он же рассказывал, как строится классический допрос... Ладно, справимся. Главное – идти вразрез их тактике. Если я сейчас честно отвечу, мне будет легче раскалываться дальше. А я, мать-перемать, не отвечу, и все тут. Болтать согласен, поддаваться нет. Конечно, интересно, чего им от меня надо. Только вот гораздо интереснее, успели менты сесть им на хвост или нет. А если они сами – менты?!»
– Отвечать! Как фамилия?!
– Name's Bond. James Bond.
Комбидресс с Гусева не сняли, и это придавало наглости. Все-таки ему, кажется, не собирались прищемить дверью яйца или вырезать на груди неприличное слово. Как минимум – пока не собирались.
Действительно, ему всего лишь снова засветили по тому же глазу, выбив из глотки короткий задушенный всхлип. «Спешат. Через пару минут получилось бы куда больнее. Суки, окосею ведь. Но то, что спешат, – хороший знак. Кто же это?»
– Послушай, чего ты добиваешься? – спросил невидимка. – Отвечай, и мы тебя, может быть, не убьем. Может быть.
Гусев вслепую плюнул на голос, но, кажется, промахнулся.
– Да я застрелю его сейчас! – рявкнул мучитель, и Гусеву в зубы, основательно раскровенив губу, воткнулся ствол пистолета. Клацнул, вставая на боевой взвод, курок. Во рту стало неприятно сладко.
– Не спеши, – попросил невидимка. – Он же умный, он будет говорить. Правда? Ты будешь говорить, и мы тебя, может быть, отпустим.
– Ни хера мы его не отпустим!
– Спокойно. Я здесь командую. Эй ты, скажи мне что-нибудь! Например, имя, фамилию, звание.
– Страшный прапорщик Хуев, отдельный десантно-мародерский батальон! – отрапортовал Гусев. Он все отчетливее чувствовал приближение серьезной и неодолимой истерики. «Наверное, так будет даже лучше. Черта с два они от меня чего-нибудь добьются, если я сорвусь и начну визжать, брызгая слюной. Только уж очень это будет... Недостойно как-то».
Ему несколько раз дали по зубам и, кажется, порвали щеку. Лицо теряло чувствительность, перед глазами все плыло, сознание туманилось. Гусев извивался и шипел – реакция на уровне инстинкта, с ней он просто не мог справиться, – но не издал ни одного сколько-нибудь отчетливого крика. Примерно так же с ним было, когда его в армии колошматили «деды». Он чувствовал такое бешеное моральное превосходство над этими сирыми и убогими, что просто не мог показывать им, как ему больно и страшно. Позднее Гусеву самому не раз приходилось ломать клиентов о колено, и он только утвердился во мнении, что по-настоящему сильная личность никогда не станет мучить слабого и беспомощного. Она его просто запугает. Или перехитрит. Но опускаться до пыток...
Без психотропного допроса, исключающего всякое насилие по определению, АСБ превратилось бы просто в еще одну грязную охранку наподобие гаитянских тонтон-макутов или родного НКВД. Одним из ключевых пунктов легендарного «Меморандума Птицына» была поправка к Уголовному кодексу, допускающая, что свидетельство против себя может считаться доказательством вины. Исключительно – свидетельство, полученное под воздействием психотропных средств, протестированных и одобренных Минздравом.
