Я дважды отбил позывной «Тикондероги» и со второго раза получил подтверждение. Один из подставных радистов Каррераса бдительно нес вахту. Ничего другого, собственно, я и не ожидал.
Радиограмма получилась короткой, внушительное вступление гарантировало ей почтительное обращение: «Срочная, внеочередная, особой важности. Получение немедленно доложить капитану». Я взял на себя смелость подписаться следующим образом: «От министерства транспорта. Вице-адмирал Ричард Ходсон. Начальник отдела морских перевозок». Я погасил свет, открыл дверь и осторожно выглянул наружу. Любознательных слушателей нет, да и вообще никого не видно. Вышел, запер замок и выбросил ключ за борт.
Через тридцать секунд я находился уже на шлюпочной палубе около левого борта и внимательнейшим образом оценивал расстояние вдоль борта от того места, где стоял, до уступа на полубаке. Что-то около тридцати футов. От того же уступа в тридцати футах вперед по борту был иллюминатор лазарета. Если все так, я был сейчас как раз над ним, на три палубы выше. Если же я неправ… Лучше все же, чтобы оказался прав. Проверив узел на поясе, пропустил второй конец троса через плечо шлюпбалки и свесил его за борт. Я как раз собирался начать спуск, когда трос мягко шлепнул о борт где-то внизу и туго натянулся. Кто-то его схватил и теперь тянул из всех сил.
Я перетрусил, но на дальнейших моих действиях это не сказалось. Мною руководила не мысль, а инстинкт самосохранения. Поэтому я не стал состязаться в перетягивании каната, а сжал шлюпбалку в объятиях с такой страстью, которой и не подозревал в себе. Тому, кто захотел бы стянуть меня за борт, пришлось бы выдернуть шлюпбалку из палубы и тащить ее вместе со мной и шлюпкой впридачу. Но пока трос был так натянут, освободиться я не мог. Не было возможности даже отпустить руку, не то что уж развязать узел или вынуть нож.
Натяжение ослабло. Я потянулся к узлу и замер, как только трос натянулся снова. И снова ослаб. Рывок, потом с короткими интервалами еще три. Вместе с облегченным вздохом из меня, похоже было, вышел последний остаток сил. Четыре рывка. Условный сигнал Макдональду, что я возвращаюсь. Уж Арчи Макдональд-то, конечно, все время моего отсутствия держал ушки на макушке. Должно быть, он увидел, услышал, а то и просто почувствовал, как мимо иллюминатора змеей проскользнул трос, и понял, что это могу быть только я. С легким сердцем я перелез через борт и остановился лишь тогда, когда чья-то сильная рука поймала меня за лодыжку. Через пять секунд я стоял в лазарете, на своей земле обетованной.
— Трос! — первым делом скомандовал Макдональду, одновременно развязывая тот, что был у меня на поясе. — Два троса, что привязаны к койке. Прочь их! Выбрось в иллюминатор. — Не прошло и нескольких секунд, как все три троса исчезли в темном жерле иллюминатора. Я закрыл иллюминатор и задернул шторы.
Зажегся свет. Макдональд и Буллен разглядывали меня без особого интереса, каждый с того самого места, где я их оставил. Макдональд потому, что знал: мое благополучное возвращение означало какую-то надежду на успех, и не хотел в этом разувериться. Буллен, убежденный, что я собирался силой захватить мостик, решил: мой способ возвращения означает неудачу, и не хотел меня смущать. Сьюзен и Марстон стояли у двери в амбулаторию и не старались скрыть своего разочарования. Приветствий не последовало.
— Сьюзен, живей печку. На всю катушку. У нас тут после открытого окна как в холодильнике. Каррерас будет здесь с минуты на минуту и первым же делом это заметит. После этого — полотенце мне. Доктор, помогите Макдональду перебраться на свою кровать. Живее, живее! Почему это, кстати, вы и Сьюзен не в постелях? Каррерас может удивиться вашему ночному бдению.
— Мы ожидали, что джентльмен не войдет в комнату без стука, автоматного разумеется, — напомнил мне Макдональд. — Да вы промерзли до костей, мистер Картер.
— Я и сам об этом догадывался. — Мы переволокли Макдональда, не слишком заботясь о деликатности, на его койку, натянули на него простыни и одеяла, затем я содрал с себя одежду и начал растираться полотенцем. Как нещадно я ни драл себя, дрожь остановить мне не удалось.
— Ключ! — воскликнул Макдональд. — Ключ в двери!
— О, боже! — я и забыл про него совсем. — Сьюзен, пожалуйста. Отоприте дверь. В кровать. Быстрее. Вы тоже, доктор. — Я взял у нее ключ, сдвинул штору, открыл иллюминатор и выбросил ключ в океан. За ним тут же последовали мой костюм, носки, мокрые полотенца. Но сначала я догадался вынуть из кармана пиджака отвертку и свайку Макдональда. Немного пригладил волосы, придав им ту степень порядка, которую можно ожидать у человека, беспокойно проспавшего несколько часов, и, как мог, помог доктору Марстону, заменившему пластырь у меня на голове и обмотавшему мне бинтом больную ногу поверх старой насквозь промокшей повязки. Затем свет погас, и лазарет снова погрузился в темноту.
— Мы ничего не забыли? — спросил я. — Не покажет что-нибудь, что меня здесь не было?
— Ничего. Думаю, что ничего такого нету, — отозвался боцман. — Уверен даже.
— Радиаторы? — не успокаивался я. — Вы их включили? Здесь страшный холод.
— Не так уж тут холодно, малыш, — хриплым шепотом сказал Буллен. — Просто ты замерз. Марстон, у вас есть…
— Грелки, — перебил его Марстон. — Есть пара. Вот они, — он в темноте бросил грелки мне на койку. — Заранее приготовил. Я так и подозревал, что эти холодные ванны твою лихорадку не вылечат. А вот тебе еще стакан. Капли бренди на дне должны убедить Каррераса, как туго тебе приходится.
— Могли бы и полный дать.
— А я какой даю?
Вместо ожидаемого общего потепления неразбавленное бренди произвело на меня весьма странное действие. Глотку мне обожгло как будто расплавленным свинцом, и хотя этот жгучий огонь прокладывал внутри меня путь все ниже и ниже к желудку, снаружи мне стало еще холоднее.
— Кто-то идет, — неожиданно прошептал Макдональд.
Я успел только поставить пустой стакан на тумбочку. Ни на что другое у меня не хватило времени, даже на то, чтобы улечься и закрыться одеялом. Распахнулась дверь, зажегся верхний свет и Каррерас, с неизбежной картой под мышкой, направился через лазарет к моей койке. Как обычно, он полностью контролировал все свои эмоции. Беспокойство, напряжение, предвкушение схватки — он не мог не чувствовать всего этого, не мог не испытывать скорби по погибшему сыну, но на лице его переживания никак не отражались.
Он остановился, не дойдя до кровати, и внимательно, изучающе осмотрел меня холодными, прищуренными глазами.
— Не спите, Картер? — задумчиво проговорил он. — И даже не лежите. — Он взял двумя пальцами стакан с тумбочки, понюхал и поставил обратно. — Бренди. И вы дрожите, Картер. Все время дрожите. Почему? Отвечайте!
— Я боюсь, — сердито ответил я. — Всякий раз, как вас вижу, душа в пятки уходит.
— Мистер Каррерас! — из двери амбулатории появился закутанный в одеяло доктор Марстон, протирая глаза и на ходу приглаживая свою естественнейшим образом растрепанную, восхитительную седую шевелюру. — Это неслыханно, совершенно неслыханно! Тревожить тяжело больного — и в такой час. Я должен попросить вас удалиться, сэр. И немедленно!
Каррерас оглядел его с головы до ног, затем в обратном направлении и процедил сквозь зубы:
— Успокойтесь.
— Нет, я не успокоюсь! — возопил доктор Марстон. Пожизненный контракт с Метро-Голдвин-Майер был ему обеспечен. — Я врач. У меня есть врачебный долг, и я выскажу, в чем он состоит, чего бы мне это ни стоило. — К несчастью под рукой у него не оказалось стола, ибо удар кулаком по столу явился бы достойным завершением этого выступления. Но даже и без того доктор произвел впечатление своим искренним гневом и возмущением. Даже Каррерас, очевидно, смутился.
— Старший помощник Картер очень болен, — продолжал греметь Марстон. — У меня тут нет возможности вылечить сложный перелом бедра, и результат был неизбежен. Воспаление легких, да, сэр, воспаление легких. Двустороннее, в легких столько жидкости, что он не может даже лечь, да и вообще едва дышит. Температура сорок, пульс сто тридцать, озноб. Я обложил его грелками, напичкал аспирином, антибиотиками, бренди, наконец, и все без толку. Лихорадка его не отпускает. То он мечется в жару, то лежит весь мокрый от пота. — Насчет сырости он вспомнил очень вовремя. Я чувствовал, как морская вода из промокших бинтов просачивается сквозь свежую повязку на матрас. — Бога ради, Каррерас, неужели вы не видите, что он очень болен? Оставьте его.
— Мне он нужен только на минуту, доктор, — примирительно объяснил Каррерас. Если у него и зашевелились вначале какие-то подозрения, то после блестящего сольного номера Марстона они просто обязаны были исчезнуть. «Оскар» за такую игру был бы вполне заслуженной наградой. — Я вижу, что мистер Картер нездоров, и не собираюсь отнимать у него силы.
