— Устраниться от дел? Уйти на пенсию? — насупился Сталин.
— Если не ото всех дел, то от значительной части, — решительно подтвердил Виноградов. — Надо восстановить силы. Короткий отпуск мало что даст. Требуется ремонт капитальный.
— Ми-и подумаем над этим, — пообещал Иосиф Виссарионович.
Почти то же самое, что сказано было Сталину, профессор повторил потом мне и Власику.
— У него был крепкий организм, но сейчас держится на нервах, на силе воли, а это чревато любыми неожиданностями. Ему надо полностью снять с себя государственную нагрузку, это было бы идеально.
— Это невозможно, — возразил я.
— Увы, — развел руками Виноградов.
Через несколько дней профессор был приглашен к Берии. В кабинете находились Каганович, Маленков и Хрущев. Меня там не было, но некоторые подробности разговора мне известны. Вел его в основном Маленков, собеседник словоохотливый, цепкий, умевший выуживать то, что интересовало. А интересовало истинное состояние Иосифа Виссарионовича. Добросовестный профессор опять откровенно изложил свое мнение, присовокупив: для приведения здоровья в соответствие с возрастом Сталину надо отойти от дел хотя бы на время.
— Хотите обезглавить партию и государство? — в голосе Берии звучала угроза и, наверно, каждый дрогнул бы при таком вопросе. — Требуете отстранить от работы великого и мудрого вождя?
Однако Виноградов был не из пугливых:
— Я ничего не требую. Как врач констатирую состояние здоровья пациента и как специалист предлагаю пути и способы лечения. Прошу не выходить за эти рамки.
— Он прав, — подал Каганович единственную реплику. Хрущев вообще не произнес ни слова, мотая услышанное на несуществующий ус.
Никаких мер в отношении Владимира Никитича Виноградова принято не было. Он продолжал свою деятельность и был арестован лишь вместе с другими по делу врачей-вредителей. Но об этом позже.
А что же Сталин? Откровенное, я бы даже сказал, мужественное заявление Виноградова произвело на него заметное впечатление. Он впервые, пожалуй, всерьез задумался о собственном здоровье. Однако своеобразно.
— Если человек курит всю жизнь, ему нельзя сразу бросать, это принесет только вред. Если человек выпивает всю жизнь, ему нельзя сразу отказаться от вина, это будет трудная ломка. Если человек напряженно работает всю жизнь, ему нельзя сразу оставить работу, организм затоскует и ослабнет без привычной нагрузки. Значит, бросать нельзя, но сократить можно. Постепенно.
— Резко не тормози, особенно при гололеде зимой седой, — подытожил я.
— Без меня они пропадут. Передерутся и пропадут, — задумчиво произнес Сталин. — Мы не будем зачехлять все орудия. Мы оставим меньше орудий, но сосредоточим огонь на главных целях.
Не откладывая в долгий ящик, Иосиф Виссарионович сделал попытку практически осуществить свое умозаключение. 16 октября 1952 года на первом же после XIX съезда партии Пленуме ЦК (это, кстати, был последний Пленум, который вел Сталин) он выступил с речью, которая выбила из колеи многих присутствовавших. Недавно, на съезде, все вроде было хорошо, привычно, и вдруг… Сначала Иосиф Виссарионович резко, даже преувеличенно резко раскритиковал Молотова и Микояна, обвинив их в нестойкости, в нетвердости при проведении партийной линии, чем озадачил участников Пленума. Но мне подоплека была ясна: Сталин перекрыл названным руководителям путь на самую высокую ступень власти, намереваясь выдвинуть другую кандидатуру. А затем он перешел к главному:
— Товарищи, я уже в том возрасте, когда продолжать трудно, а начинать поздно. Пора отстраняться от дел, выращивать цветы в саду и без грусти провожать свой закат. Я стар, я устал и поэтому не могу одновременно исполнять обязанности Председателя Совета Министров, руководить заседаниями Бюро и в качестве Генерального секретаря вести заседания Секретариата. Поэтому прошу освободить меня от должности секретаря и поручить эту должность другому, более молодому и энергичному товарищу. (Думаю, Сталин имел в виду Дмитрия Тимофеевича Шепилова, известного экономиста, главного редактора «Правды», человека образованного, интеллигентного, ничем не запятнанного, одного из последних революционеров-романтиков, что импонировало Иосифу Виссарионовичу.)
Гром среди ясного неба! Были ошарашены даже те, кто желал отставки Сталина со всех постов, готовился к такому событию и готовил его. Но так внезапно, так неожиданно! На лицах удивление, растерянность, испуг. Может, Сталин просто испытывает своих соратников, желая выявить, кто и как относится к нему, к его уходу? Молотов и Микоян отодвинуты в сторону, другим дорога открыта: рвись, вылезай вперед…
Ветераны партии знали, что почти за тридцать лет своей руководящей деятельности Иосиф Виссарионович несколько раз подавал в отставку с поста Генсека. Точнее — шесть раз, теперь седьмой. Считалось, что это один из его способов давления на окружающих, всегда повышавший авторитет, укреплявший положение. «Ну, коли не отпустили, коли доверили, то подчиняйтесь, выполняйте все мои требования».
Вполне возможно, что Иосиф Виссарионович действительно использовал угрозы об отставке в каких-то своих целях. Критиков много, а вот желающих взять руководство на себя, тянуть воз по неизведанной дороге — таких поискать. На мой взгляд, первые просьбы об отставке — в 1923 и две в 1924 году — были совершенно искренними, лишенными политической подоплеки. Не из-за трудностей работы, трудностей Сталин не боялся, а из-за неопределенности положения, из-за расхождения с Лениным по некоторым принципиальным вопросам (нэп, отмена плана автономизации и т. д.), из-за полного несогласия с делами и методами Троцкого, имевшего тогда много сторонников-единомышленников в руководстве партии и государства. Нет, Сталин не шантажировал своих товарищей, он искренне хотел избавиться от работы, на первых порах не приносившей ему удовлетворения. Тем более что в те времена пост Генсека был не столько политическим, сколько техническим. Это уж Сталин сделал его главнейшим в партии и в стране.
Как ни растерянны были участники Пленума, они все же обратили внимание на то, что Иосиф Виссарионович не просит освободить его от руководства Совмином и Бюро ЦК. Первый шаг, пробный шаг, оставляющий в его руках реальную власть (кроме огромного, незыблемого авторитета). И, повторяю, даже самые рьяные претенденты на трон были просто не готовы в тот момент к каким-то конкретным действиям. Когда в зале раздались голоса: «Нет! Просим остаться!»; когда участники Пленума стоя принялись скандировать эти слова, к ним присоединился и президиум, в том числе Каганович, Берия, Маленков.
Натура человеческая сложна. Сам желавший снять с себя часть нагрузки, хорошо понимавший, как необходимо это для убережения здоровья, Сталин тем не менее был доволен единодушием, с которым участники Пленума не пожелали отпустить его. Доволен, что вновь подтвердили его неограниченные полномочия. В заключающем слове прозвучало резкое, даже злое предупреждение тем, кто отклоняется от линии партии, то есть тем, кто способен выступить против него, против Сталина. Мне понятно было, кого имеет в виду Иосиф Виссарионович. И ничего другого, кроме обострения подспудной борьбы, я не ожидал.
Тревожные опасения подтвердились буквально через несколько дней. При мне Сталин имел в кремлевской квартире беседу с Андреем Андреевичем Андреевым, который даже в непринужденной домашней обстановке был сух, сдержан, немногословен. И говорил слишком тихо, как некоторые люди с плохим слухом: им трудно регулировать голос, они стесняются или опасаются излишней громкости. Приходилось напрягаться. Андрей Андреевич сообщил данные, полученные от зарубежных осведомителей и касающиеся тех связей Берии, которые не обязательны для него, превышают его полномочия и служебную необходимость. Были отмечены три направления. Контакты доверенных лиц Берии с руководством Израиля и израильской разведки. Контакты таких же лиц с руководством Югославии, все более удалявшейся от нас. И главное — нащупывание связей с американским сенатором Маккарти и с Аденауэром. В частности, до сведения того и другого было доведено мнение о вероятном будущем Германии. В случае благоприятного (?) развития событий можно, мол, не рассматривать ГДР как буфер между Востоком и Западом, а взять курс на объединение всей Германии в нейтральное буржуазно-демократическое государство. Уступка политическая, военная, территориальная. За что?
— Это предательство, — сказал Сталин. — Лаврентий торгуется, ищет поддержки у наших врагов. Он пойдет на любую подлость.
— Еще не торговля, еще только зондирование, — возразил осторожный Андреев.
— Он уже замахнулся, мы не должны упускать момент, чтобы схватить его за руку. С кем он тягается? Он тягается со всей партией, со всем народом. Дурак не понимает, что рядом с троном всегда стоит эшафот. Ну, сам виноват… Андрей Андреевич, докладывай все новости по этому делу без малейшего промедления.
