Сыроежкин ответил, подумав:
— Если очень коротко, то платформа с песком.
— Что еще за платформа?
— В гражданскую войну перед бронепоездом для проверки пути гнали всегда платформу с песком.
Менжинский с удовольствием смотрел на стоявшего перед ним русоволосого богатыря, и он, наверно, рассмеялся бы в голос от его остроумного ответа, если бы не знал, что от смеха проклятая боль толчками пойдет по всему телу.
— Насчет платформы — правильно, — сказал Менжинский, и его бледное лицо осветилось улыбкой. — А вас такая роль не оскорбляет? — спросил он.
Сыроежкин удивленно посмотрел на Менжинского.
— В нашей работе, когда надо, чертом стань и не обижайся. Вот Федоров Андрей Павлович контру из себя изображает, и то ничего… А мне проверку делать ради жизни товарищей — что вы, Вячеслав Рудольфович.
— Спасибо вам, товарищ Сыроежкин, за прекрасное понимание службы, — стараясь скрыть волнение, сказал Менжинский.
До пограничной станции Сыроежкин добрался поездом и явился прямо в корчму к Яну Крикману, ставшему теперь полновластным хозяином всего дома, так как старик перебрался с дочкой в Минск.
Темнело по-летнему поздно — до полуночи оставалось меньше двух часов, но еще было светло. В белесом небе висел месяц, прозрачный, как лоскут кисеи, Сыроежкин и Крикман сидели на скамейке возле корчмы и тихо разговаривали.
Прошло почти полгода, как не стало Ленина, а кажется, будто это случилось только вчера. Сыроежкин рассказал, что был на похоронах, стоял в оцеплении на Красной площади.
— Такой мороз был, что не дохнуть. Думал, вообще больше не будет ни солнца, ни тепла.
— У нас в тот день птицы на лету умирали от холода, — с мягким латышским акцентом сурово отозвался Крикман.
И опять они долго молчали. Потом Сыроежкин заговорил мечтательно, совсем как мальчишка:
— Знаешь, я бы что сделал? Я бы о смерти Ильича не объявлял. Их вожди сходят в могилу, а Ильич как был молодой, так и есть. И тогда в ответ на такое чудо весь пролетариат поднялся бы, как один, и объявил мировую Республику Советов. И уже только после полной победы мировой революции мы бы сказали миру правду об Ильиче. И тогда знаешь что было бы? Весь мир не согласился бы с нашим сообщением и постановил бы считать Ильича бессмертным вождем революции.
Крикман — человек другого душевного склада. Думать такими сказочными категориями он не умеет.
— А ведь это они его убили! Они! — с ненавистью сказал он. И переведя дыхание: — Они даже представить себе не могут, в какую силу обернется даже смерть Ильича, так что долго им не торжествовать.
Они снова молчат. Где-то далеко-далеко перекликаются перепела, после их крика тишина вокруг становится еще гуще.
— Нелегко тебе там будет, — возобновил разговор Крикман. — Оружие у тебя надежное?
— Браунинг, второй номер. Если дойдет до стрельбы, капитану Секунде жить ровно по его фамилии.
— Хочешь, финку дам? Бритва!
— Обойдусь.
— Черт побери, угостить бы тебя — и нечем.
— Угости махрою и побудь со мною, — игриво затянул Сыроежкин известную в те времена бандитскую песенку, и Крикман серьезно, без улыбки, стал ему вторить. Они были молодые ребята, Гриша и Ян, и они не думали о грозящей им опасности.
— Ты капитана Секунду случайно не видел последнее время? — вдруг спросил Сыроежкин.
— Да третьего дня видел. Корова вон с того польского хутора перешла на нашу территорию, и мы ее возвращали по принадлежности. Почему-то на переговоры явился сам капитан Секунда. Назвался он начальником польской пограничной стражницы. Но я-то его физиономию знаю по фото.
— Как он вел себя?
— Веселый был. Стеком помахивал. Нашего начальника заставы угостил папироской. Спросил, как он живет, как семья, не нуждается ли в чем, чего нет в России.
— Ну и что начальник?
— Да послал его куда подальше…
— Зря, — огорченно сказал Сыроежкин. — Капитан Секунда, очевидно, хочет завести свою систему перепроверки наших с ним связей. Может, для этого и бедную корову загнали на нашу сторону. Эх, зря… Значит, он был веселый?
— Все шутил, придется, говорит, корову распропагандировать обратно, на польский лад, после того как ее обработали коммунисты. А начальник в ответ — если, говорит, корова умная, вы из нее и клещами наших идей не вырвете.
— Так, так… Значит, настроение у капитана было ничего? — задумчиво, соображая что-то, повторил свой вопрос Сыроежкин.
В полночь они простились в притихшем лесу возле пограничного знака, и Сыроежкин зашагал в сторону Польши.
Хозяин польского пограничного хутора, как только убедился, что Сыроежкин из тех, о ком он имел специальное указание капитана Секунды, погнал жену к начальнику пограничной стражницы. Не прошло и часа, как оттуда прикатила бричка и Сыроежкина еще ночью отвезли на железнодорожную станцию и посадили в почтовый вагон, прицепленный к товарному поезду.
Чем была вызвана такая спешка? Нетерпеливым интересом к портфелю Сыроежкина? Или, может быть, желанием поскорей получить в свои руки самого курьера?
Сыроежкин не стал ломать над этим голову — в конце концов он ровно ничего изменить не может, а должен быть готов к худшему…
Капитан Секунда принял Сыроежкина подчеркнуто официально, даже не стал при нем просматривать доставленные им материалы. Спросил холодно и учтиво:
— Как дошли?
Сыроежкин в ответ только пожал плечами.
— Вы идите в отель «Палас», там вам заказан номер, поговорим завтра, — сухо сообщил Секунда.
Сыроежкин устало поднялся со стула, потянулся до хруста всем своим крутым телом и обронил устало, доверительно:
— До
