Я открыл обе дверцы одновременно, так что Харитин чуть не вывалился наружу. Он, вероятно, задремал. Разбуженный столь неделикатно, он вдруг блеснул в мою сторону белыми глазами, верхняя губа у него задрожала, как у хищника, готового оскалиться. Потом он криво усмехнулся и исключительно ловким, красивым движением выпрыгнул из электромобиля. Я в свою очередь тоже сошел на землю.
Задрав одно плечо много выше другого, перекосившись всем телом, Харитин запрыгал по ступеням. Он был похож на подбитую цаплю. Точнее, мне еще не доводилось видеть подбитых цапель, но я предполагал, что именно так они и выглядят.
Я рассудил, что мне надлежит последовать за ним, хотя он не произнес ни одного слова, которое можно было бы истолковать как приглашение. Я подождал, пока Харитин откроет дверь, и быстро поднялся в дом. Когда я вошел в полутемную прихожую, Харитина уже не было, и куда он юркнул — я не понял.
Я остановился, обвел взглядом помещение. Широкая лестница с плоскими ступенями, покрытая красным ковром, поднималась на второй этаж. Там видны были закрытые двери (я насчитал четыре), выходящие в галерею. Кадки с искусственными цветами стояли повсюду, тяжелые, похожие на погребальные урны древних римлян. Пахло застоявшейся пылью и кисловатыми духами, как из старухиной сумочки.
Неожиданно кто-то, подобравшись сзади, толкнул меня в плечо. Я обернулся и увидел девицу с плоским, но не азиатским лицом, белесую, в бледных, размазанных по всей коже веснушках. Она попеременно показывала пальцем на мою шапочку, на куртку и шарф и дружески ухмылялась.
— Чего тебе? — спросил я, отшатываясь от нее.
Она улыбнулась еще шире, поклонилась и схватила меня за конец шарфа. Вообразив, что идиотка хочет меня задушить, я принялся отчаянно отбиваться.
— Оставьте, Трофим Васильевич, — прозвучал голос Софьи Думенской.
Мы с девицей на миг замерли. Я поднял голову. Хозяйка дома стояла на лестнице и наблюдала за мной с легкой улыбкой.
— Это Мотя, моя служанка. Она глухонемая.
— Мотя? — переспросил я.
Девица замычала и закивала.
«Черт знает что, — подумал я. — У меня дворник с припадками, у Софьи прислужница с придурью… Это так положено, наверное, в наших болотах. Иначе ведь скучно».
Я отцепил ее пальцы от шарфа, добровольно расстался с верхней одеждой, и Мотя, осчастливленная, ее унесла. Софья Дмитриевна спустилась ко мне и взяла за обе руки.
— Какой вы душка, что приехали! — воскликнула она.
На ней было домашнее платье, род кафтана, стянутого в талии и распахивающегося так, что видны были легкие брюки и войлочные сапожки. Морщины, изрезавшие лицо Софьи Дмитриевны, казались сейчас шрамами, следами давних битв и жестоких авантюр. Ее яркие глаза горели даже в темноте.
Я наклонил голову и церемонно поцеловал ей руку. Софье Дмитриевне мое обращение понравилось. Она коснулась моих волос.
— Ну, бедный мальчик, как же вы испугались! — проговорила она.
— Где Харитин? — спросил я, решив пропустить «бедного мальчика» мимо ушей. — Вы встречались с ним сейчас?
Я почувствовал, что она мгновенно напряглась.
— Харитин? — совсем другим тоном переспросила она. — При чем здесь Харитин? Вы разве к нему приехали?
— Нет, я привез его с собой, — объяснил я.
Она отошла от меня на шаг, поглядела испытующе и как будто зло.
— Привезли? — Она нахмурилась. — Я не понимаю вас.
— Софья Дмитриевна, с Харитином случилось какое-то несчастье. Он говорит, что его сбросила лошадь… Не знаю, соответствует ли это действительности, но я встретил его в беспомощном положении на обочине дороги. Он получил ожог. Может быть, мне только показалось, что это ожог, а на самом деле — след от какого-то химического вещества или… может, дикий зверь… не знаю.
— Где вы с ним расстались? — глухо спросила Софья.
— Он вошел в дом и сразу исчез. Собственно, я проник сюда за ним следом. Мне кажется, он дурно себя чувствует.
— А, — молвила Софья, как будто успокаиваясь. — Идемте наверх. Мотя принесет нам горячего какао. Я люблю в такую погоду пить горячий какао.
Она не спросила меня, не желаю ли я, к примеру, коньяку. Может быть, дело заключалось в ее деспотизме, а может — в том, что «милые мальчики» не пьют никакого коньяку. Они и слова-то такого не знают.
Я взошел вслед за Софьей по ступеням. Ковер приятно пружинил под ногами. Софья ввела меня в небольшую комнатку, красиво убранную шпалерами, усадила в мягкое кресло и встала прямо передо мной, так что я, можно сказать, упирался носом в ее талию. Это меня несколько смущало.
— У меня в доме все маленькое, — сказала Софья. — Креслица, столики, графинчики, чашечки. Это потому, что покойная княжна Мышецкая, моя благодетельница, была очень маленькой старушкой. Я не захотела ничего менять, когда после ее смерти имущество перешло ко мне… Так и живу — среди маленького. Знаете, и Божечка ведь тоже любит маленькое. Поэтому у святых — «ручки», «ножки»… Слыхали, как народ говорит? «Поцелуй у святого Николая ручку» — и подносят младенца к иконе… Подождите, я сейчас буду.
И она выбежала из комнаты, оставив меня в недоумении.
От скуки я принялся внимательнее рассматривать комнату. Гобелены изображали сплетенья цветов, фруктов и различных насекомых, вроде бабочек, стрекоз и даже мушек. Шкатулочки, статуэточки, фарфоровые пасхальные яички — все это было разложено на полочках, на столике с кружевной скатертью, на подоконнике. Все-таки странно, что такая свободомыслящая, яркая личность, как Софья, не тяготится старушачьей мишурой. Она давно уже могла переменить интерьеры.
Софья возвратилась вскоре вместе с Харитином. Он шел нехотя, но она буквально втащила его в комнату и заставила сесть во второе кресло, напротив моего. Харитин держался как строптивый подросток (сходство усугублялось еще и его почти детским сложением). Он отворачивался и сильно сопел носом. В его сопении мне слышались, впрочем, клокочущие звуки — так в горле у собаки закипает злоба, чтобы потом вырваться рычанием.
Софья присела боком на ручку его кресла и наклонилась к нему всем телом. Харитин вздрогнул, но не отодвинулся, а как-то обмяк. И вдруг, повернув голову, с тихим, мучительным стоном поцеловал ее прямо в вырез платья, туда, где видно было основание груди. Софья улыбнулась и нагнулась еще ниже. Харитин повторил поцелуй, зарывшись лицом в ее одежду.
Софья взяла его пальцами за волосы, сильно потянула и отвернула от себя его голову. Он сперва противился, потом покорился. Софья посмотрела на ожог, пятнавший его щеку. Харитин раздувал ноздри, и снова дрожали его губы. Я даже слышал, как он скрипит зубами. И тем не менее он позволял Софье проделывать над ним все, что она ни пожелает. А Софья глядела и глядела на безобразное пятно, на содранный волдырь и на другие, пузырившиеся по всей левой половине его лица. Она как будто получала удовольствие от этого созерцания. Наконец она оттолкнула его от себя и встала.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
