– Не в этом дело. Ведь пишут не затем, чтобы понравилось, хотя в основном для этого. Пишут, чтобы сказать нечто сокровенное.
У Сергея сердце екнуло, оттого что Несмеяна произнесла слово «сокровенное». «Она почувствовала мое раскаяние, но не увидела его».
– А что, не ясно, о чем я хотел сказать? – с усилием выговорил Сергей.
– Ясно. Очень даже хорошо понятно. «Красота спасет мир».
– Вот!
– Но не такая же красота! Ты утверждаешь, что нормальные отношения людей сегодня кажутся уже ненормальными, и они, эти нормальные отношения, и есть Красота, которая спасет мир. Какой мир? Пошлый и похотливый? Не спасет. Знаешь, почему? Потому что твоя «красота» – часть этого пошлого мира, – Несмеяна провела рукой с блокнотом перед собой. – У тебя о красоте слишком много слов, но они мир не спасут. Даже если весь мир дружно проскандирует их, они не спасут его.
– Ты права, Несь… Но и я прав.
В парке на лужайке хороводились собаки, пять кобелей и сука.
– Как у людей, – махнул рукой Попсуев на собачью свадьбу.
Несмеяна ничего не ответила. Когда взошли на мост через реку, Несмеяна остановилась и долго смотрела вниз. Там возле серой уточки кружили три селезня, один из них, самый крупный, то и дело прогонял соперников от своей избранницы. Несмеяна вдруг рассмеялась:
– Не только у собак, у птиц то же самое… – а потом вдруг заплакала и воскликнула: – Как ты мог! Как ты мог, Сергей?!
– Прости меня, – сказал Попсуев. – Я скотина.
Через долгую минуту молчания Несмеяна произнесла:
– Я простила тебя. Прости и ты меня. Ты не скотина.
– Не прогонишь? – спросил Сергей, когда они подошли к дому Несмеяны.
– Я тебя никогда не прогоняла, – ответила она.
– А как же записка: «Одобряю выбор, проваливай навсегда»?
– Какая записка? Не помню. До больницы? Я тебя не прогоняла. Ты сам ушел. А наш уговор помню. Восемь дней осталось.
Несмеяна открыла дверь, Попсуев с щемящим чувством зашел в прихожую.
– Восемь так восемь, – вздохнул он. – Если восьмерку положить на бок, получится бесконечность. А что тут чемодан?
– Не успела убрать. Задвинь его за шторку.
И снова в окна светила круглая луна и не давала уснуть обоим. Им так много хотелось сказать друг другу, но что-то мешало сделать это! Оба боялись того, что могло навсегда разлучить их. Под утро Попсуев забылся, а когда очнулся, обнаружил на столе записку на томике Стефана Цвейга.
«Сереженька! Вернись к Татьяне, не разрушай семью. Она тебя любит. Меня не ищи. Я давно собиралась уехать, да всё тянула, думала, встречу тебя, тогда и поеду. Бог дал, встретила. «Единственное средство побороть любовь – бежать от неё», – так, кажется. Неся. P.S. Ключ отдай тете Лине. И подари ей Цвейга».
Из «Записок» Попсуева«…– Тебе, Сергей, пиво. – Берендей достал из огромной сумки ящик пива. – А вам, господа Валентин и Викентий, Михаил и Иннокентий, – ящичек горилки и две палки колбасы. Колбаса-то с жирком! С перцем! Твердая! Последний день Помпеи! Это я не тебе, Полкан. Лежи, лежи. Не начинали еще. Не обойдем.
Полкан-Помпей, не мигая, следил за происходящим на столе, стараясь не упустить главного момента – нарезки колбасы. Обычно ему перепадали самые сладкие хвостики, шкурки и, разумеется, отдельные кусочки, не вписывавшиеся в габарит контрольных образцов нарезки. Полкан, как вполне искушенный в подобных церемониалах пес, старался получить свое до праздничного салюта, когда делятся на четвертушки, восьмушки и еще мельче последние кусочки хлеба, колбасы и огурца и когда ему предлагают выйти освежиться на воздух, точно пили не они все, а он один…
…не верится, что мудрые мысли делают человека мудрым. Слушать надо собственное сердце. Не хочется думать о чем-то, где присутствуют умные слова. Хочется полежать у реки на зеленой траве или желтом песке, хочется забыть о том, что живешь в мире, населенном не муравьями и травинками, а людьми и их мыслями. Хочется уйти от решения проблем, которые люди ставят перед собой с единственной целью: всё время чувствовать себя человеком, то есть животным, изгнанным из Рая…»
Эпилог-триптих
«Февраль. Достать чернил и плакать!» Створка первая…Его жена, свежая, спокойная и красивая,спускается с крыльца ему навстречу…Он уже хочет прижать ее к груди,как вдруг…
Амброз Бирс
Когда настал февраль, а зима была еще в самом разгаре, и казалось, что земля остыла окончательно и тепло не наступит больше никогда, Попсуеву стало совсем нехорошо. «Я не могу больше без нее, – решил однажды Сергей. – Я не могу больше без Несмеяны. Надо найти ее». Отбросив в сторону сомнения, взял купленные еще до Нового года французские духи и направился к ней. Сергей был уверен, что она дома, что она вернулась. Она встретит его, откроет дверь и скажет: «Пропащий вернулся!» И он ответит: «Я не пропащий, но я вернулся!»
Погода была отвратительная. Не сильный, но упругий, сырой, пронизывающий до костей северо-восточный ветер к вечеру усилился, переходя в метель. Усилился и мороз, резко и сухо. Из-за поворота выполз трамвай, квадратный, неуклюжий, холодный. Чуть ли не тот, в котором они встретились в последний раз. Внутри вагона, казалось, перекатывается оледенелый ком желтоватого света; стоял жуткий колотун.
Пассажиров не было. Кондукторша толклась в будке водителя, согреваясь калорифером и болтовней, а вагоновожатым был не иначе как сам Харон.
«Дуют ветры в феврале, едут люди в «Шевроле», а я еду на трамвае из гостей навеселе, – проползали в голове строчки, как серые дома за стеклом. – Что же это я полушубок не надел? А, надо было пуговицу пришить. Время пожалел. Можно ли оценить время, которое у тебя есть? А то, что потерял? А то, которого у тебя уже никогда не будет?»
И тут Сергей заметил, что едет в противоположную сторону. «Как же так?» – подумал он. Попсуев вышел из вагона, но решил пересесть не на обратный трамвай, а пройти переулком к автобусу. Прячась от обжигающего встречного ветра, поднял шарф до глаз и надвинул шапку на брови. Глаза слезились, козырек мешал обзору, хотя он и не нужен был, обзор, на этом тихом тротуаре. «А вокруг никого – ни машин, ни шагов, только ветер и снег», – вспомнил старую песню.
Девочка вдруг выросла перед его глазами и зажмурила глаза, и было у нее бледное-бледное личико, как двенадцать лет назад, когда она поднялась с асфальта. «А ведь она появляется всегда в переломный момент моей жизни, – вдруг пришло Попсуеву в голову. – И всегда предупреждает о чем-то. О чем? Да о том, о чем я ее не предупредил, – об опасности для жизни. Не попытался даже спасти ее, хотя мне это ничего не стоило. И кроме меня некому было спасти ее. Достаточно было согнать с перил. О чем же сейчас она предупреждает меня? Или в очередной раз указывает на мою…»
– В-вжи-кх!
Навстречу ему, едва не сбив с ног, пронеслась машина. Темная, огромная, с выключенными фарами. Пола пальто и рукав чиркнули по ледяной плоскости. Не успел Сергей еще осознать то, что был на волосок от гибели, а уже развернулся вслед машине, махал кулаком и орал нечленораздельно и яростно. Черная машина уходила вдаль. Красные огни делали ее еще более зловещей. Чего их занесло на тротуар? Сбить хотели? Пьяные? Придурки!
Попсуев сплюнул и пошел дальше – и тут же ощутил ужас. Обернулся – машина была в десяти метрах от него! Сергей прыгнул вверх, пролетел над машиной, оттолкнувшись от нее левой и тут же правой ногой, удачно приземлился – на четвереньки, как кошка. Машина с шипением проскользнула под ним. Сергей увидел себя как бы со стороны – целая серия кадров – и пожалел, что не осталось свидетелей столь славному трюку. Вот только по всем законам физики он должен был перекувыркнуться и растянуться на асфальте.
Автомобиль, затормозив, круто развернулся и уже с включенными фарами вновь устремился на него. Он уже опять был в десяти метрах, когда рядом с Сергеем вновь оказалась та девочка и в ужасе прижалась к нему. Ему бросился в глаза номер машины. Это был BMW Свиридова!
Попсуев забыл обо всём на свете. Перед ним был смертельный враг, а в нем одна лишь ярость, вулкан ярости. Через секунду его жизнь и его смерть столкнутся лоб в лоб – н-не-ет!!! Дальнейшее, как в рапидной съемке, пропечаталось отдельными кадрами в память, но было как бы и не его. Он уперся ногами в землю, как, наверное, упирались в нее былинные богатыри перед схваткой с врагом, неистово устремил себя в сотую, тысячную долю последней своей секунды, так что всё стало протяженным, как кошмар, руками подцепил наползающий на него никелированный бампер и опрокинул машину набок. Он дрожал от возбуждения и переизбытка непонятно откуда взявшихся в нем сил. Небывалый прилив энергии прошел по нему двумя упругими потоками, снизу и сверху. Будто земля и небо даровали их ему. Не опрокинь он автомобиль, его самого разнесло бы на части.
