Значение международного аспекта дипломатического признания СССР не раз подчеркивал Ф. Рузвельт, который рассматривал Советский Союз в качестве «потенциального союзника» против японской угрозы в Азии и германской — в Европе{523}. Американский автор книги «Франклин Д. Рузвельт и поиски безопасности: Американо-советские отношения в 1933–1939 годы» пишет в этой связи: «Какого рода внешнеполитическую инициативу мог предпринять президент, чтобы встретить непосредственную японскую и растущую германскую угрозу? Ответом Рузвельта было признание России»{524}.
Вскоре состоялся обмен послами. В Вашингтон прибыл А.А. Трояновский, до этого советский полномочный представитель (полпред) в Токио, а в Москву — Уильям Буллит, еще в 1919 г. посетивший советскую Россию с дипломатической миссией и встречавшийся с В.И. Лениным. При вручении Буллитом верительных грамот М.И. Калинину номинальный глава советского государства поделился своими воспоминаниями. По его словам, Ленин несколько раз рассказывал ему про Буллита; поэтому у него (Калинина) такое чувство, что он принимает того, с кем давно знаком. А на обеде в Кремле председатель Совета народных комиссаров СССР В.М. Молотов предложил тост за здоровье того, «кто прибыл к нам не только как новый посол, но и как старый друг»{525}.
Однако укрепить и развить двусторонние отношения не удалось. Прежде всего, из-за возникших разногласий по проблеме финансовых долгов Америке русских дореволюционных правительств. По «джентльменскому соглашению» Рузвельт — Литвинов советская сторона соглашалась на частичное удовлетворение этих долгов при условии предоставления американского займа и выплаты по нему в счет долга некоторого добавочного процента. Сумму долга предстояло согласовать в пределах от 75 до 150 млн. долларов.
Но длительные — более года — переговоры, попеременно в Вашингтоне и Москве, ни к чему не привели. Участвовавшие с американской стороны в переговорах президент Ф. Рузвельт, государственный секретарь К. Хэлл, посол У Буллит превратили решение этой проблемы в мерило искренности намерений советского руководства. Хэлл отстаивал мысль, что если не удастся решить проблему долгов, по его мнению, относительно второстепенную, то тем более трудно ожидать американо-советского сотрудничества по крупным международным вопросам{526}.
Обвинив советскую сторону в неспособности «положить здоровую основу для дружеских отношений, кооперации и сотрудничества»{527}, госдепартамент США опубликовал в конце января 1935 г. заявление о прекращении переговоров по финансово-экономическим вопросам{528}.[46] Провал переговоров получил широкую огласку, когда вслед за этим Соединенные Штаты закрыли свое генеральное консульство в Москве, отозвали военно-воздушного и военно-морского атташе, сократили штат посольства в СССР{529}. Не исключался советской стороной и разрыв американцами недавно установленных дипломатических отношений: в палату представителей и в сенат Конгресса США были внесены резолюции об отмене соглашений с СССР{530}.
Соединенные Штаты явно переоценивали советскую заинтересованность в американской экономической и политической помощи. Посол У Буллит, менее других склонный к компромиссу по проблеме долгов, уверовал в то, что Советский Союз, столкнувшись с японской угрозой на востоке и германской на западе, не имеет альтернативы американской помощи. Иначе думали советские руководители. В ответ на демарш дирекции Экспортно-импортного банка США, выступившей в поддержку американской схемы по урегулированию долга правительства Керенского, советская сторона расценила это как давление, заявив, что «можем существовать без американской помощи»{531}. Банк, созданный для кредитования торговли с Советским Союзом, так и не смог начать свою деятельность в этом направлении.
Дж. Кеннан, вошедший в состав первого дипломатического представительства США в СССР, писал в мемуарах, что, ввиду непонимания американцами «сложностей русского общества», он с самого начала предвидел «длинный ряд недоразумений, разочарований и взаимных обвинений»{532}. О советской доле ответственности за создавшуюся тупиковую ситуацию можно судить по письму заместителя наркома иностранных дел Н.Н. Крестинского, направленного в Вашингтон полпреду А. А. Трояновскому в марте 1935 г.
В этом письме Н.Н. Крестинский, курировавший европейское направление советской дипломатии, признал, что, «конечно, неуспех [советско-американских] переговоров повлиял скверным образом на отношение к нам и американского правительства, и американского общественного мнения». Как признал и то, что, «конечно, Япония постаралась и будет стараться извлечь из ухудшения советско- американских отношений плюс для себя». Но, продолжал Крестинский, «нынешнее положение все-таки для нас лучше, чем если бы мы уступили американцам по вопросу о долгах». Объясняя, почему Москва сочла разрыв переговоров меньшим злом для себя, он писал: «нам пришлось бы иметь неприятные разговоры по вопросу о долгах со всеми европейскими государствами и в первую голову с Францией, с которой мы сейчас дружно выступаем против немцев и поддерживающих их поляков. Мы не могли бы открыто дискриминировать по вопросу о долгах нашего главного союзника в Европе Францию, и нам пришлось бы пойти на большие уступки ей в вопросе о долгах. Одним словом, выигрыш на американском фронте повел бы за собой серьезные осложнения в нашей европейской политической линии, а она сейчас стоит для нас, несомненно, на первом месте»{533}.
Приоритет европейского аспекта во внешней политике СССР закрепило заключение в мае 1935 г. договоров о взаимной помощи с Францией и Чехословакией, призванных стать звеном в системе коллективной безопасности в Европе, но так и не ставших таковыми. Укрепление позиций Советского Союза на европейском континенте сопровождалось их ослаблением на Дальнем Востоке из-за ухудшения отношений с Соединенными Штатами. Издержки такого выбора были неизбежны.
Взаимные отношения еще более осложнились как раз тогда, пишет американский историк Э. Беннетт, «когда сотрудничество представлялось наиболее настоятельным», чтобы попытаться остановить агрессоров{534}. Причиной нового громкого двустороннего конфликта стал VII конгресс Коминтерна, проходивший в Москве в июле-августе 1935 г. С одобрения президента Ф. Рузвельта Госдепартамент США направил в НКИД СССР ноту «с самым энергичным протестом» против решений конгресса и предупреждением о «самых серьезных последствиях». Нота обвиняла советское правительство в «вопиющем нарушении» принятого им на себя на переговорах о взаимном признании обязательства воздерживаться от какого бы то ни было вмешательства во внутренние дела США{535}. Обязательства, зафиксированного в обмене нотами между Рузвельтом и Литвиновым по вопросу о пропаганде, которое распространялось на «организации, находящиеся под его (советского правительства. — В. Н.) прямым или косвенным контролем, включая организации, получающие от него какую-либо финансовую помощь»{536}.
Американская нота была отклонена как безосновательная в соответствии с советской политико-дипломатической практикой непризнания связи между правительством СССР и Коминтерном{537}. В действительности же эти связи никогда не прерывались, сохранились они и после конгресса Коминтерна. Зарубежные компартии по-прежнему ориентировались на директивы из Москвы, согласовывая с Исполкомом Коминтерна каждый свой шаг.
В архивном фонде Коминтерна можно обнаружить пространное письмо (с продолжением), направленное в декабре 1935 — январе 1936 г. Г. Димитрову и другим руководителям Коминтерна генеральным секретарем американской компартии Э. Браудером{538}, заверившим, что «партия в целом неукоснительно идет по пути, намеченному VII конгрессом». Информируя о принятом решении созвать очередной партийный съезд, Браудер писал, что предложения о составе нового ЦК и политбюро будут заблаговременно переданы в Москву, чтобы получить ответ до начала съезда. Американские коммунисты хотели получить также «какие- либо указания по части углубленного анализа нынешнего положения». Письмо завершалось просьбой телеграфировать немедленно и возможно подробнее, если в Москве сочтут нужным внести изменения или дополнения к линии ЦК компартии США.
Как и раньше, важнейшие партийные документы, принимаемые американской компартией, должны были получить одобрение Секретариата Коминтерна. В ходе подготовки к президентским выборам 1936 г. Москву посетила для «консультаций» по вопросам политики партии делегация американских коммунистов во главе с Э. Браудером{539}. В апреле 1936 г. Коминтерном был утвержден «окончательный текст» под названием «Избирательная политика КП США»{540}. Тон документа был директивным. «Коммунистическая партия должна сосредоточить огонь против реакционного блока республиканской партии с Лигой свободы. Одновременно партия должна критиковать внутреннюю и внешнюю политику Рузвельта». Рекомендованный перечень «примерных» лозунгов избирательной кампании коммунистов включал требование поддержки «мирной политики Советского Союза».
