— Ну не знаю. Люди они, безусловно, хорошие, но, по-моему, убеждены, что у меня не все с головой в порядке. Легкая клептомания для начала.
Он снова засмеялся.
— Какая ерунда! Поезжайте, поезжайте! Просто заболевшая свинья. Ну что тут может произойти?
Возможно, мне почудилось, но, когда я вылез из машины во дворе фермы, братья как будто посмотрели на меня с некоторой опаской. Свинья, к которой меня вызвали, оказалась мамашей дюжины поросят, которые с визгом тыкались в нее, а она неподвижно лежала в дальнем углу хлева, где было так темно, что я с трудом ее различал. Впрочем, меня это не очень смущало: я привык работать на ощупь.
Я забрался в закут и подошел к своей еле различимой пациентке, достал термометр и провел рукой в поисках ее тыла.
— Ничего сегодня не ела, вы сказали?
— Совсем ничего, — ответил Джош. — И с места не вставала. А поросята вроде изголодались. Им, видно, молока не хватает.
— Так… так… так… понимаю… — Я лихорадочно искал анус, чтобы смерить температуру, но не находил. Темно, хоть глаз выколи — но я же ставил термометр свиньям в полном мраке! Ничего не понимаю! Вот хвост, надо чуть продвинуть руку вниз, и термометр скользнет в задний проход… Только где он?! Чуть ниже отверстие отыскалось — но оказалось влагалищем. И тут меня как озарило.
— У этой свиньи нет заднего прохода! — воскликнул я. Замечательное научное открытие, каким я поспешил поделиться с миром, и только потом сообразил, что выбрал не слишком подходящее место для своих восторгов.
Братья смотрели на меня сверху вниз в суровом молчании. Потом Себ произнес усталым голосом.
— Чего нет?
Я обернул к нему голову, не вставая с корточек.
— Нет ануса. Заднего прохода. Редчайший случай. Замечательно. У поросят встречается не так уж редко, но у взрослого животного я сталкиваюсь с этим впервые.
— А-а! — сказал Себ. — А если у нее его нету, так навоз откуда? Я его отсюда по утрам выгребаю — о-го-го!
— Кал, — оживленно объяснил я, — проходит через влагалище. Так всегда бывает в подобных случаях.
— И все эти годы проходил?
— Ну да. Принесите фонарик, и я вам покажу.
Братья посмотрели друг на друга.
— Чего там! Мы вам верим.
Было совершенно ясно, что они ни на секунду мне не поверили.
Я пустился в дальнейшие объяснения, но поймал себя на том, что начинаю бессвязно бормотать, и умолк. Да и вообще, ощупав брюхо свиньи, я обнаружил, что ее вымя просто обжигает руку и кажется бугристым.
— В любом случае температуру ей мерить не нужно, у нее мастит. Вымя очень горячее и опухшее. Я сделаю инъекцию антибиотика, и, думаю, все будет хорошо. — Я пытался говорить деловито и уверенно, однако это не помогало.
— Так, значит, температуру ей мерить вы не будете? — снова подал голос Джош.
— Совершенно верно. Все ясно и так.
— Ага, все ясно и так, — повторил он, и оба кивнули. — Вы не беспокойтесь, мистер Хэрриот. Не нужно, так не нужно.
У меня мороз прошел по коже. Они стараются не перечить мне! Бр-р!
Я привычно сделал свинье инъекцию, торопливо вымыл руки и отказался от чая.
Когда я выезжал со двора, Себ и Джош, стоя рядом на булыжнике, подняли руки в торжественном прощании, а в окне кухни я увидел их жен. Прочесть их мысли не составляло труда.
Бедняга Хэрриот! И ведь неплохой человек. Больно смотреть, как он потихонечку свихивается.
28
Водя стетоскопом по ребрам старого пса, я взвешивал, долго ли еще он протянет.
— С сердцем у Дона не лучше, — сказал я старенькому мистеру Чандлеру, который сидел сгорбившись в кресле у очага.
Я старался говорить бодрее. Сердце работало заметно хуже. Собственно говоря, казалось, что я никогда еще не выслушивал такого скверного сердца. Какие там шумы! Мешанина всплесков и хлюпанья: я только диву давался, каким образом животворная кровь еще циркулирует по телу дряхлой собаки.
Дону, косматому нечистопородному колли, было четырнадцать лет, и к сердечной слабости добавлялся неизбежный хронический бронхит, внося свою лепту бульканья и хрипов в симфонию, оглашавшую его грудь.
— Может, и так. — Мистер Чандлер наклонился вперед. — А в остальном-то он еще ничего. Ест даже очень хорошо.
Я кивнул.
— Да, удовольствие он от жизни получает, это несомненно. — Я потрепал старого пса по голове, и его хвост энергично застучал по коврику у очага, служившему ему подстилкой. — Боли он не испытывает и радуется, чему может.
— Если бы не чертов кашель, — проворчал его хозяин. — Покоя ему не дает. А сегодня совсем разыгрался, вот я вас и вызвал.
— Ну совсем кашель не пройдет, но помочь, когда очень скверно становится, все-таки можно. Сейчас сделаю укол и оставлю таблетки.
После инъекции я отсчитал запас моих верных окцитетрациклиновых таблеток.
— Спасибо, мистер Хэрриот. — Старик взял пакетик и положил его на полку. — А вообще-то он как?
— Трудно сказать, мистер Чандлер. — Я замялся. — Я видел много собак с больным сердцем, которые жили годы и годы, а с другой стороны… Ждать можно всего. В любую минуту.
— Ну да… понимаю, понимаю. Будем надеяться на лучшее. Только старому-то вдовцу вроде меня немножко тоскливо становится. — Он поскреб в затылке и виновато улыбнулся. — Ночь сегодня скверная выдалась. С телевизором повеселей было, да он не работает. — Старик кивнул на темный экран в углу. — За чаем совсем разладился. Я чертовы ручки крутил и так и эдак, и все без толку. Вы в этих штуках понимаете?
— Боюсь, что нет, мистер Чандлер. Я телевизор купил совсем недавно. В начале пятидесятых телевизор был еще новым чудом, а для тупиц в технике вроде меня — непостижимым чудом. Тем не менее я подошел к нему и включил, а затем принялся вертеть ручки, нажимать на кнопки, подтягивать проволочки, щелкать выключателями. Внезапно старик у меня за спиной вскрикнул:
— Э-эй! Есть оно! Есть изображение.
Я растерянно уставился на экран, где по техасской равнине несся галопом отряд шерифа. Чем-то я пронял таинственный ящик.
— Колдун вы, мистер Хэрриот! — Лицо старичка просияло. — Сразу мне веселее стало.
Я испытал непривычное горделивое торжество.
— Ну очень рад, что сумел помочь! — Однако, взглянув на собаку, прильнувшую к коврику, я перестал радоваться.
— Если ему станет хуже, позвоните, — сказал я и вышел из домика со скверным предчувствием, что скоро услышу от мистера Чандлера печальное известие. И что-то для меня кончится. Я ведь успел привязаться к старому Дону, одному из самых покладистых пациентов, усердному хвостовиляльщику, которого лечил много лет.
