— Нет. Нет, Киран. Ты должен молчать. Вот, как поступают хорошие мальчики, — говорит он мне. — Мне нужно, чтобы ты прикусил одеяло, если будет невмоготу. Это очень важно.
— Почему? — спрашиваю я, снова нарушая правила, но все же делаю, как он говорит.
Перегибаюсь через спинку, к которой прикованы мои руки, и прикусываю шелковую ткань зубами, как и просил отчим.
Потому что я хороший мальчик, и поэтому он не станет делать мне больно.
Я чувствую его руку на своей спине — мягкое прикосновение — когда он раздвигает мои ноги.
— Вот так, Киран. Ты такой хороший. Такой послушный, что я собираюсь сделать тебе особый подарок на день рождения.
И с этими словами он толкается вперед. Входит в меня одним жестоким толчком.
Я кричу от боли, но мой крик заглушает ткань во рту. Такое чувство, будто меня разрывают на части. И боль. Мне становится все хуже и хуже, когда отчим начинает двигаться.
— Не надо, — завываю я, уткнувшись лицом в матрас, но знаю, что говорю достаточно громко, чтобы он меня услышал. — Не надо!
По моему лицу текут слезы, впитываясь в ткань у меня во рту. Я все плачу и плачу, и плачу. Мое тело сотрясается в агонии, пока я изо всех сил стараюсь держаться на ногах, как хороший мальчик, которого он так желает видеть.
Впрочем, это уже не имеет значения, мне плевать, что я больше не послушный, что больше не веду себя хорошо, потому что кричу во всю глотку, чтобы отчим прекратил.
Пожалуйста, пожалуйста, прекрати.
Я говорю ему, что он делает мне больно, но отчим не слушает.
Он просто продолжает причинять мне боль, и все ради своего больного, извращенного удовольствия.
— Пожалуйста, хватит! Мне не нравится. Очень больно! — кричу я в шелк. Гладкая ткань — единственное, что дает мне хоть какое-то утешение. — Ты сказал мне, что я хороший, что ты не будешь делать мне больно!
Но его нападки только продолжаются. Стоны отчима смешиваются с моими криками и звуками влажных шлепков.
— Перестань сопротивляться, и тебе не будет больно, мой мальчик, — вот и все, что он мне говорит.
А через несколько минут что-то происходит. Боль исчезает. Физическая боль. Она сменяется чем-то… приятным.
Как это обычно бывает, когда его пальцы двигаются внутри меня.
Хорошо так… как будто мне нравится это ощущение.
Но оно такое неправильное. Ужасно неправильное, и я хочу, чтобы он остановился.
— Я сделаю все, что угодно, — всхлипываю я, сопли и слезы покрывают каждый дюйм моего лица. — Пожалуйста, просто перестань.
Но ничего не выходит. Он не останавливается.
И как только я понимаю, что мои усилия тщетны, я плачу тихими слезами, задыхаясь от желчи, которая продолжает подниматься в моем горле. Она грозит выплеснуться на кровать, если я снова открою рот.
Я борюсь с болью, пронзающей мою голову, в то время, как его тело дарит мне ощущения, от которых становится хорошо, как и обещал отчим. Непонятно, как я могу любить то, чего не хочу. Меня от этого тошнит. Так тошнит, что хочется заблевать всю шикарную кровать отчима.
Я хочу быть где угодно, только не здесь.
И не могу не задаться вопросом, что же такого сделал, чтобы это заслужить.
Ведь я только и делал, что подчинялся каждому его требованию, как и подобает хорошему мальчику.
Внезапно что-то меняется, моя реальность превращается в совершенно новую сцену.
Я не чувствую его толчков, боль прошла, и я больше не двенадцатилетний подросток, прикованный к кровати.
Нет, я уже взрослый.
Я — это я, двадцатиоднолетний студент университета. Смотрю вниз, рассматривая свои руки, покрытые татуировками, и меня охватывает чувство облегчения.
То есть, пока не замечаю…
Что теперь я… делаю то, что отчим делал со мной.
— Пожалуйста, пожалуйста, остановись, — умоляет голос, когда я двигаю бедрами, трахая парня жестко и быстро. Мольба мягко слетает с его губ, словно музыка для моих ушей, но я игнорирую ее. Он повторяет слова снова и снова, и тон его голоса почему-то кажется мне знакомым.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Но я не пытаюсь докопаться до сути.
— Киран, пожалуйста, перестань, — снова говорит он, когда я смещаюсь и толкаюсь глубже, чем раньше. Его мышцы настолько тугие, что ощущения просто невероятные.
Я мог бы кончить в любую секунду, если бы он только прекратил свое нытье.
Мои пальцы скользят по волосам, крепко сжимая каштановые пряди в кулаке, прежде чем прижать парня лицом к матрасу, чтобы он заткнулся.
Он кричит в матрас, пока я трахаю его, пытаясь получить от его тела то, что мне нужно. Свободной рукой я скольжу по гладким мышцам его плеч и спины, мягко их лаская. Мне нравится его кожа на ощупь. Электризующее ощущение.
Мои пальцы скользят вниз по его ребрам, и я замечаю татуировку.
Две строчки, выгравированные чернилами.
Цитата, которая, как я знаю, принадлежит Джону Мьюру.
И в лес иду, чтобы сойти с ума и обрести душу.
Я уже видел ее раньше.
В этом же самом месте…
Парень снова плачет в матрас, но приглушенно, так что я не могу разобрать слов. Дергая за его за волосы, я наклоняюсь и насмешливо шепчу ему в ухо:
— Что ты там говорил? Я тебя не расслышал.
— Рейн! — кричит он, и мольба вырывается из его горла гортанным рыданием. — Рейн, хватит. Пожалуйста, остановись. Ты делаешь мне больно! Я не хочу!
Меня пугает прозвище, которые слетает с его губ, вызывая заминку в моем движении — всего на секунду, прежде чем я снова продолжаю свою атаку на его тело.
Но одно слово, одно-единственное слово застревает у меня в мозгу.
Рейн.
Он назвал меня Рейном.
В мире есть только два человека, которые звали меня так.
У обоих каштановые волосы и низкий, бархатный голос, который скользит по моей коже, словно идеально выдержанный виски.
Но только у одного из них есть эта тату.
— Рейн. — Его голос срывается, хриплый от эмоций. В этот раз больше похожий на шепот. — Пожалуйста.
От узнавания голоса меня захлестывает ужас.
Я ослабляю хватку на его волосах и обхватываю ладонью его лицо, медленно поворачивая к себе, чтобы подтвердить свои худшие подозрения.
И в ту секунду, когда эти глаза цвета альпийского озера встречаются с моими, мой мир рушится.
Ривер.
Я резко распахиваю глаза, ощущая неудобную позу, в которой нахожусь. Холодный пот пробирает меня до костей, горло болит, и мне нужно выпить воды, чтобы успокоить голосовые связки.
Черт.
Я годами… годами вижу эти кошмары, а легче не становится. Кажется, я никогда не смогу от них избавиться. Но обычно они не пробуждают меня от такого мертвого сна.
По какой-то причине сегодня сон казался более реальным. Как будто все происходило на самом деле.
Опять.
Но… то, что там появился Ривер, стало для меня неожиданностью. И к ужасному прошлому добавились новые мучительные детали.
Глядя в потолок и делая глубокие вдохи, я пытаюсь унять свое лихорадочное сердцебиение. Обычно мне требуется всего двадцать минут или около того, чтобы снова уснуть до утра, но в этот раз не получается.
Со стоном я скатываюсь с кровати и тихо подхожу к двери. Можно было бы принять душ, расслабиться и, возможно, посмотреть фильм, прежде чем Ривер, как обычно, встанет на рассвете.
Не понимаю, как можно бодрствовать в такую рань. Я просыпаюсь после десяти и все равно ворчу по любому поводу.
Я бы сказал, что у него внутри есть какая-то лампочка, ну, или радуга, которую ему засунули в задницу, но точно уверен…
Мои мысли резко тормозят, когда я поворачиваю замок, открываю дверь и спотыкаюсь обо что-то, лежащее прямо у порога.
