20 мая собор начал свою работу с предварительного обсуждения повестки дня. Император не присутствовал на этой встрече, поэтому епископы чувствовали себя довольно свободно. Заседания были открыты не только для мирян, но и для философов-нехристиан, которых пригласили внести свой вклад в обсуждение. Дискуссия продлилась несколько недель. Когда все собравшиеся высказали все, что хотели, и когда первый запал пришел, Константин стал появляться на заседаниях собора. 3 июня в Никомедии он отметил годовщину битвы при Адрианополе, после чего направился в Никею. На следующий день предстояла встреча с епископами. Был приготовлен большой зал, по обеим сторонам которого стояли скамьи для участников. Посередине стоял стул и стол с Евангелием на нем. Они дожидались неизвестного друга.
Мы вполне можем представить себе очарование момента, когда он, высокий, стройный, величественный, в пурпурной мантии и в тиаре, отделанной жемчугом, предстал пред ними. Стражи не было. Его сопровождали только гражданские лица и христиане-миряне. Тем самым Константин почтил собравшихся… Очевидно, сами собравшиеся были глубоко потрясены величием этого мгновения, ибо Константин даже слегка смутился. Он покраснел, остановился и так и стоял, пока кто-то не предложил ему сесть. После этого он занял свое место.
Его ответ на приветственную речь был кратким. Он сказал, что ничего так никогда не желал, как оказаться среди них, и что он благодарен Спасителю за то, что его желание осуществилось. Он упомянул о важности взаимного согласия и добавил, что ему, их верному слуге, невыносима сама мысль о расколе в рядах церкви. По его мнению, это – страшнее войны. Он обратился к ним с призывом забыть свои личные обиды, и тут секретарь достал кипу писем от епископов, и император бросил их в огонь непрочитанными.
Теперь собор всерьез принялся за работу под председательством епископа Антиохийского, император же только наблюдал за происходящим, лишь иногда позволяя себе вмешаться. Когда перед собравшимися предстал Арий, стало ясно, что Константину он не понравился; это вполне объяснимо, если историки не преувеличивают самоуверенность и высокомерие Ария. Кульминация наступила, когда на помост взошел Евсевий из Кесарии, одна из жертв антиохийского синода. Он попытался оправдаться перед собором.
Евсевий представил собору исповедание веры, использовавшееся в Кесарии. Константин, вмешавшись, заметил, что это исповедание абсолютно ортодоксально. Таким образом Евсевий был восстановлен в духовном звании. Следующим этапом следовало выработать Символ веры единый для всех. Поскольку ни одна из сторон не собиралась принимать предложения другой стороны, последней надеждой собора оставался Константин. Осия предоставил императору вариант, который, по-видимому, удовлетворял большинство присутствующих, и тот предложил принять его. Теперь, когда это предложение исходило от нейтральной стороны, большинство епископов приняло его формулировку.
Оставалось убедить как можно больше колеблющихся. Поскольку какие-то непримиримые все равно остались бы, Константин поставил себе задачей заручиться поддержкой и одобрением максимально возможного числа собравшихся, стремясь все же сохранить единство церкви. Евсевий из Кесарии был типичным представителем определенного типа епископов. Он не отличался философским умом; однако понимал заботу императора о церковном согласии и скрепя сердце согласился поставить свою подпись под документом[49]. 19 июля епископ Гермоген прочел новый Символ веры, и большинство подписалось под ним. Итогом собора был триумф Константина и его политики примирения и согласия. Новое исповедание веры, наряду со всеми остальными документами, было одобрено подавляющим большинством собравшихся; со временем его приняла вся церковь.
Успех Константина в Никее означал не просто победу в богословском споре. Этой победой, при всей ее значимости, церковь обязана епископам, и вполне вероятно, что Константин не слишком интересовался теологическим аспектом вопроса. Для него было важно сохранить единство в рядах церкви. И он блестяще добился этой цели. Ересь Ария представляла собой, вероятно, самую трудную и запутанную проблему из всех, когда-либо мучивших христианскую церковь. Провести ее через такую бурю и избежать крушения – такого успеха не добился никто из церковных деятелей XVI века. Это чудо оказалось возможным лишь благодаря работе Никейского собора и благодаря императору Константину… До окончательного разрешения арианского вопроса оставалось еще долго, однако главные трудности были преодолены в Никее.
Вероятно, они бы никогда не были преодолены, если бы епископы оказались здесь предоставленными себе, требовалась какая-то внешняя сила, не слишком поглощенная теоретической стороной вопроса, которая могла бы мягко и ненавязчиво ускорить принятие решения… Историки много говорят о том, какой ущерб нанес церкви ее союз с государством. Однако этот ущерб (хотя и весьма серьезный) не беспокоит тех, кто сознает, что без Константина сейчас могло не быть церкви вообще.
Можно, конечно, задать вопрос: «А что, собственно, давало единство церкви?» Однако в этом смысле Константин видел дальше, чем его критики. Единство церкви означало духовную целостность общества. Сегодня мы сами начинаем ощущать давление сил, о которых всегда помнил Константин, – мы чувствуем, какой вред происходит из-за разлада в среде наших учителей нравственности. Наша материальная культура, наша повседневная жизнь никогда не будут удовлетворять нас и всегда будут нести в себе определенную угрозу, пока за ними не стоит одно стремление, один идеал… Цели, венца наших трудов, можно достичь, лишь объединив усилия всех; именно по этой причине никогда нельзя забывать о единстве.
После завершения работы собора было отпраздновано двадцатилетие правления Константина: конечно, он отметил его не отречением от власти, а роскошным банкетом в Никомедии, на который он пригласил и епископов… Хотя некоторые из них ввиду особых обстоятельств не смогли принять участие в работе собора, ничто не помешало им принять участие в банкете. Ведь собор служил свидетельством раздоров и распрей внутри церкви, а банкет – свидетельством ее безопасности и победы.
Возможно, епископы мечтали запомнить навсегда эти удивительные события. По крайней мере, один из них описал, что он чувствовал, проходя мимо дворцовой охраны. Никто не счел его преступником. За императорским столом сидело множество епископов. Все надеялись обменяться тостами с Пафнутием[50]… Если бы мученики знали что-нибудь о происходящем в мире, оставившем по себе у большинства из них только неприятные воспоминания, они, конечно, решили бы, что погибли не зря. В Никее можно было смущаться противоречиями, но в Никомедии царила истинная гармония. Все посетители банкета получили чудесные подарки, различавшиеся в зависимости от сана и достоинства гостя. Это был великий день.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
