Не дожидаясь ответа вынужденной жертвы, он опять принялся за работу.
Мила была просто вынуждена подчиниться воле хозяина дома, в котором сегодня оказалась. Насколько это было возможно, она беглым взглядом оглядела студию. Несколько картин, висевших на стене с её стороны, приятно излучали мягкую теплоту неброских красок. Сюжет картин рассмотреть было трудно. Приглушенное освещение всей комнаты, неестественно скованная поза и яркий свет от большой лампы, направленный в её сторону, мешали рассмотреть стоящие вокруг предметы. Интуиция дамского начала подсказывала ей, что она попала в сугубо мужскую обитель. Это хорошо ощущалось по поведению Кости, по тому, как им обжито увиденное жилище. После этих первых выводов ею завладело чувство настороженного возбуждения, любопытство и потаённая радость эгоизма женской природы.
Свет лампы поделил комнату на две палитры: полумрака, в котором были видны лишь очертания разных заполняющих пространство форм и яркого освещённого пятна, где она должна была находиться ещё какое-то время.
Простояв несколько минут, как фигура из детской считалочки: «Море бушует раз! Море бушует два! Море бушует три! На месте фигура замри!» – Мила в неподвижном состоянии под прицельным ослепляющим светом вдруг стала чувствовать себя неуютно. Мокрое платье, так откровенно облепляющее её фигуру, сухие колючие пляжные песчинки на ногах – всё это вместе как-то неожиданно спровоцировало мысль о недавнем побеге: она снова в незнакомом районе города, ночью, под дождём ждёт такси. Напряжение от воспоминания и общее физиологическое неудобство вдруг вырвалось из неё витальной потребностью неожиданного вопроса к хозяину:
– Здесь душ есть? Я хочу согреться.
– Конечно, – весь в работе и своих мыслях, художник, весело взглянув на неё, сделал еще один мгновенный набросок и положил сангину на край мольберта. – Всё, всё прости. Теперь, дорогая моя гостья, все блага этого дома я брошу к твоим ногам. А первое – это горячий душ и мягкое полотенце.
Встревоженное состояние тут же улетучилось. Мила хорошо видела, с какой нежностью Костя смотрит на неё. И от этого тепла у себя за спиной чувствовала лёгкие крылья. Пространство, в котором она оказалось за последнее время, было для неё надёжным и понятным. Оно не было для неё чужим. И от этого тоже шла неведомая для неё теплота и защищённость.
Костя протянул полотенце. Теперь всё, что он делал, было для неё поступком. Она уже знала, как он быстро реагирует на ситуацию, берёт её под контроль и ведёт до самого конца. Знала и не сомневалась, как когда-то в детстве. И от этого ещё больше растворялась в ауре его покровительственной основы.
Ей вдруг очень захотелось заглянуть за мольберт и посмотреть на то, что родилось у художника. Но она смогла себя пересилить, и пошла в направлении душа. Подойдя к указанному месту, изумилась от увиденной картины.
– А почему он у тебя без дверей? – отдернув запачканную разводами целлофановую занавеску душа, с удивлённым смехом спросила Мила.
– Когда руки в краске, глине и прочей ерунде, не хочется ещё большую грязь разводить… И зачем мне двери? Удобство и экономия. Здесь живу только я и мои работы.
– Какой ты оказывается меркантильный и ещё … бессовестный! – улыбнулась Мила, задёргивая занавеску и видя, что Костя совсем не собирается уходить.
– Прости, – он, как завороженный, никак не мог остановить в себе пойманный на берегу кураж. Услышав, журчание воды в кране, скульптор в миг оказался на своём рабочем месте. Быстро сбросил мокрую тряпку, прикрывавшую гору глиняной массы уже готовой для работы. Нисколько не раздумывая, он начал быстрыми уверенными движениями превращать эту бесформенную глыбу в свой замысел. Через считанные мгновения, буквально на глазах она стала приобретать причудливую форму крыла чайки в бурлящей падающей волне, с ясным очертанием контуров женского лица. Прошло ещё несколько минут, и в его руках основным композиционным началом стал являться профиль женщины.
Константин самозабвенно лепил, прорабатывая нужные детали, отсекая стеками лишнее, и в какой-то момент ясно почувствовал: у него получается задуманный, желанный образ! Он не заметил, как перестала шуметь в душе вода, как Мила вошла в комнату, наматывая на голову полотенце, и остановилась за его спиной. Зачарованная руками художника, она не сказала ему не слова, только с восторгом наблюдала, как на её глазах рождается чудо. Чудо не совсем ясное для неё, совсем непонятное, но как-то по-особенному роднившее её и мастера.
Уже давно высохли её волосы, а тихо расположившаяся на небольшом диване Мила продолжала смотреть на то, как работает мастер. Трудно было оценить, сколько прошло времени, как она оказалось здесь. Что сейчас: поздний вечер или уже глубокая ночь? Понять было невозможно. Тишину в мастерской нарушали всего несколько звуков: скребки инструмента скульптора, его отрывистое дыхание и волнующий, тихий морской прибой. К этим звукам нечаянно стал примешиваться голодный звук желудка, приглашенной под этот кров женщины. Мила слышала его, но ничего изменить не могла. Похоже, что и Костя, через какое-то время услышал голодное урчание.
Он повернулся. Сосредоточенное минуту назад лицо улыбалось. Удовольствие от проделанной работы сияло в его глазах.
– Ай, да, скульптор! Ай да сукин сын! – сказал он сам себе, глядя на Милу.
– Сукин ты Кот! Вот ты кто! Покормил бы девушку. Столько сегодня всего изобразил и сделал, что у меня уже просто нет сил восхищаться тобой и твоей работой. У тебя в этой берлоге есть, что можно съесть?
– Конечно, Милочка, конечно, милая! – он быстрым жестом, боясь испачкать её, увлек в библиотеку. Посадил в большое мягкое кресло поближе к камину, а сам ринулся отмывать руки от глины.
– Я сейчас. Я быстро! – Через минуту из душевой гремел его голос. – Похозяйничай пока! Греби на стол всё, что найдешь.
Мила осмотрелась по сторонам, зажгла свечу, убрала со стола салфетку, под которой оказалась сырная тарелка и ваза с фруктами. На столе стоял небольшой магнитофон. Она включила музыку.
Появился Костя с бутылкой в руках и еще с какой-то вкусной снедью. Его глаза продолжали гореть огнём удовлетворённого творческого возбуждения.
– Тебе понравилось? Правда, понравилось? – он торопливо стал разливать по бокалам красное вино. Потом сел на диван и снова стал с восторгом рассматривать сидевшую напротив него женщину. – Вот как это бывает, понимаешь? Какое-то мгновение, какой-то щелчок в голове, какое-то наваждение и…
– Рождается чудо, – закончила за него Мила, – ты меня сегодня стольким удивил, столько показал, столько рассказал, что я хочу поднять этот бокал за чудо! И за человека, который способен на чудо!
