потому что один ты, один у меня, одинок, но, если угодно, могу сочетать эти «вы» и «ты» — вы изволь мне сказать, что желаете ты, ну а если не очень угодно… или, скажешь, не приятно, так временами использую «мы», в нем мы оба — и «я», и «вы», вы даже двояко — «ты» и «вы»… Тишина ведь… Одиночество… Опьянеть бы слегка… Не шуми, друг, не будем кричать и шуметь, уговор?.. Нигде, никогда… Послушай, скажу я вам что-то… Выпьем еще… Захмелеем, наверно… закусывать нечем, и… Выпьем из чаши огромной, одиночества чаши… Не знаю, как ты, — я уже опьянел… Никто не хмелеет так быстро, как я… Что с того, что послушен язык, по лицу незаметно, и неплохо держусь на ногах… Пока еще. Послушай, дружище, что скажу, наклонись… У нас у всех есть свой город, но и сами не знаем об этом порой, и, если не выдашь, покажу вам свой город, прогуляюсь с тобой, как опустятся сумерки… Только — тсс… и на цыпочках, тихо, — о, тише, тише; но чего мы крадемся, пробираемся тихо, будто не в нашем мы городе?.. А может, вам некогда? Неохота, быть может, неволить не стану… Но вы же… неспроста я позволил себе обозвать вас досужим… Согласны? Идете со мной? Прекрасно, но — тише, мы странные все же — не хотим, чтобы нас узнавали, узнавали бы чтоб… не хотим, хотим, чтоб не видели, а сами крадемся — нахальные, любопытные, спрятав голову в плечи…
Вон сияет окно… Не хотите узнать, кто живет там?.. Хотите? Загляните в окно. Нету лестницы? Ну и что — без нее обойдемся легко — вот моя голова, не стесняйся, прошу вас, ставьте ногу сюда, не беда, если в слякоти, не смущайся, привычен я к грязи и к пыли, ставь ступню на ладони мои, ухватитесь за волосы крепко, заберитесь на плечи, а теперь упритесь-ка в стену, загляните в окно… Дотянулись? Чуть-чуть не достали? На голову? Да, пожалуйста, станьте — ничего, ничего, лишь бы вам услужить… Бывает, не хочется быть одному, страшно тяжко… Оттого я и выпил из чаши безмерной — одиночества чаши… Странно? О, нисколько!.. Поставили ноги? И вам нелегко на носках, понимаю… Эх, одиночества чаша бездонная… Мы стоим у стены: я спиною, а вы — на моей голове, вытянув шею, заглянули в окно — равнодушно иль жадно? Не тревожьтесь, не бойтесь, вас никто не заметит, начеку я, а если покажется кто вдалеке, по ноге вас легонько ударю… Смотрите спокойно, будьте покойны… Нет, нет, сорвалось с языка, бездумно сказал, безотчетно… Что угодно пошли вам господь, что угодно, кроме покоя!.. A-а, оживились?.. Тулио это, повеса, кутила, как смеется, довольный, беспечный… Надеюсь, завидно не стало… Нет, конечно… Загляните к Эдмондо — хотите? Он ищет товарища, друга, тоскливо ему, одиноко… Его жаль вам… жалеете, верно? Да, ему грустно, но может… кто знает… может, так лучше, возможно, и лучше… Двинемся дальше, нет, нет, не сходите с моей головы, как стоите, так стойте, понесу вас, о какой вы тяжелый и легкий при этом… Вот в это окно… Нет, нет, он не тронут умом, бог с вами, упражняется просто, тело свое тренирует, учит движеньям, потому с бесподобной улыбкой перед зеркалом машет руками: жесты, манеры, улыбка должны быть изысканны — это ж Дуилио, советодатель, советчик краса-горожан. Что дельное, умное может сказать? Не представляю… Им-то он нравится… Черт, развезло меня, велика была чаша… А это — Джулио. Видишь его? Чинный, спесивый, степенный, однако бывает и он одурачен… Что наша жизнь?.. Что ее составляет? Отчасти то, что за окнами… Вот и Винсентэ, о чем он толкует? Обратите внимание на ворот — застегнут, расстегнут? — объясню вам все позже, в свой час… Это Тереза, ожидает кого-то? Нет, не придет он — там перемены… Нравится вам? И мне, даже мне. Ах, что за женщина!.. Пойдемте туда, к тому вон окну, слышите звуки? Слышишь, играют… Посмотри, кто играет?.. Она — вся чужая, вся во власти властителя звуков, взгляните на пальцы, клюющие струны, взгляни на лицо, сколько жизни, движенья, хотя и застыло, — властителю предана, вся его… Нежная, строгая, во время игры окрыленная, а вообще во всем остальном на редкость беспомощна… Нравится? Любите? Я и сам люблю, слышите, плачу… Я и сам любил, а уж скиталец, наш Доменико, нет, к нему не заглянем, нет смысла пока, — тут у всех есть лицо, голова, руки и ноги, есть и взгляд, хотя б воротник — возьмите Винсентэ — мненье свое о том ли, о сем; у него ж, у скитальца, ничего еще нет, ничего не оформилось, он безликий, не изваян пока и не слеплен, он по сути пока еще глина, потому что так мне угодно, — он глина сырая… Опьянел я не в меру… Но он обойдет еще свет, повидает Камору, попадет в Канудос, а после, потом… Я-то все знаю, заранее знаю… Разорался я, кажется… Извините, развлекся немного… но на скитальца не надо смотреть… Пойдемте туда, видишь — дом голубой… Что за мебель, посуда старинная!.. Ну что, заглянули? Нет, нет, они не супруги! Не подвластная старости дама по просьбе племянницы — ей нездоровится — трет спину Кумео, купает… Ах, чего не увидишь, заглянув в дом тайком… Не устали, мой друг? Вам же трудно стоять, голова у меня, согласись, небольшая… Хорошо еще, слякоть подсохла, не скользят у вас ноги… Что? Это комната Цилио, в ней темно — там их двое, нет, нет, неудобно смотреть, неприлично; любопытно, понятно, а подглядывать все же нельзя!.. Однажды мы были ведь — в другом, правда, месте, — были с вами у тех, вдвоем у двоих — у Терезы, у истинной женщины, помнишь?.. Давай же отойдем, пошатаемся праздно — мы праздные люди, не заняты делом… Между прочим, признаюсь, но обещайте — никогда никому не расскажешь, я подстроил все, я: Доменико, скитальца, я влюбил в музыкантшу; беззаботно, бездельно стоял он на улице, а я, ваш покорный слуга, провел мимо Анну-Марию. Кто неволил, зачем было надо? У него же имелась Тереза, настоящая женщина… Так всегда усложняем все сами… И Антонио, наш трудяга, красильщик… Из резвых девиц две остались не замужем, третья за Антонио вышла и сникла, увяла, не смеется заливистым смехом… Все вам выложил. Развезло меня — ужас, оттого говорю я сбивчиво, путано… Ничего, не беда, вы только глядите, и, как говорится, — вот моя голова, и сделайте
