почему? – Он сделал паузу. В огромном пустом помещении никто не шелохнулся. – Да потому, что мы боимся – боимся чего-то, что случилось на самой заре истории. В Лизе мне сказали правду, хотя я и сам давно уже об этом догадался. Неужели же мы должны вечно, как сущие трусы, отсиживаться в Диаспаре, делая вид, что, кроме него, ничего больше не существует, и только потому, что миллиард лет назад Пришельцы загнали нас на Землю?
Он затронул их потаенный страх – страх, которого он никогда не разделял и всей глубины которого он никогда полностью не мог оценить. Пусть-ка теперь поступают как хотят. Он высказал им правду, как он ее понимал.
Председатель Совета, нахмурившись, посмотрел на него:
– У тебя есть еще что-нибудь, что ты хотел бы сказать? Прежде чем мы начнем обсуждение, что же следует предпринять…
– Только одно. Я бы хотел отвести этого робота к Центральному Компьютеру.
– Но зачем? Ты же знаешь, что Компьютеру уже известно все, что произошло в этом зале…
– И все-таки я считаю это необходимым, – вежливо, но упрямо проговорил Олвин. – Я прошу разрешения у Совета и у Компьютера.
Раньше чем председатель смог ответить, в тишине зала раздался голос – ясный и спокойный. Никогда прежде за всю свою жизнь Олвин не слышал его, но он знал, чей это голос. Информационные машины – не более чем периферийные устройства этого гигантского разума – тоже умели разговаривать с человеком, но в их голосах не было этого безошибочного оттенка мудрости и властности.
– Пусть он придет ко мне, – произнес Центральный Компьютер.
Олвин перевел взгляд на председателя. Надо отдать ему должное, он не пытался торжествовать свою победу.
Он просто спросил:
– Вы разрешите мне покинуть вас?
Председатель оглядел Зал Совета, не увидел ни малейшего движения несогласия и ответил – несколько беспомощно:
– Очень хорошо… Прокторы пойдут с тобой, а когда мы закончим обсуждение, то приведут тебя обратно…
Олвин слегка поклонился в знак признательности, огромные двери снова раздвинулись перед ним, и он медленно вышел из зала. Джизирак последовал за ним и, когда створки дверей снова сомкнулись, повернулся к своему воспитаннику.
– Как ты думаешь, что теперь сделает Совет? – нетерпеливо спросил тот.
Джизирак улыбнулся.
– Нетерпелив, как всегда? Верно? – сказал он. – Не знаю, чего стоит моя догадка, но полагаю – они постановят запечатать усыпальницу Ярлана Зея, чтобы никто никогда не смог повторить твоего путешествия… И Диаспар сможет продолжать жить прежней жизнью, не тревожимый внешним миром…
– Этого-то я и боюсь, – горько проговорил Олвин.
– А ты все еще надеешься не допустить этого?
Олвин ответил не сразу. Он понимал, что Джизирак разгадал его намерения, но уж конкретные-то планы его он никак не мог предугадать, поскольку никаких таких планов не существовало. Он вступил в полосу, когда на каждую новую ситуацию он мог откликаться всего-навсего импровизацией.
– Ты винишь меня? – наконец произнес он, и Джизирак удивился новой нотке, прозвучавшей в голосе юноши. Он услышал в нем какой-то намек на униженность и едва заметное напоминание о том, что впервые за все время Олвину понадобилось словечко одобрения от товарища. Джизирака это тронуло, но он был достаточно мудр, чтобы не принимать всерьез эту слабость. Олвин сейчас находился в состоянии огромного напряжения, и было бы опрометчиво думать, что это вот внезапное исправление его характера может вдруг обернуться чем-то постоянным.
– На этот вопрос ответить очень нелегко, – медленно проговорил Джизирак. – Меня так и подмывает напомнить тебе, что любое знание ценно, и просто глупо было бы отрицать, что ты очень многое добавил к нашему знанию. Но ведь ты также умножил и число подстерегающих нас опасностей… А в конечном счете – что окажется важней? Как часто ты задумывался над этим?
Несколько секунд учитель и ученик пристально смотрели друг на друга, и каждый, возможно, понимал другого яснее, чем когда-либо прежде. Затем, повинуясь одному и тому же импульсу, они направились по длиннейшему коридору прочь от Зала Совета, а их молчаливый эскорт терпеливо последовал за ними – в некотором отдалении.
…Эти пространства – Олвин хорошо это понимал – не были предназначены для Человека. Под пронзительным сиянием голубых огней – настолько ослепительных, что от них больно было глазам, – длинные и широкие коридоры простирались, казалось, в бесконечность. Роботы Диаспара, должно быть, скользили по этим переходам с незапамятных времен, но стены здесь еще ни разу не отзывались эхом на звук человеческих шагов.
Здесь раскинулся подземный город – город машин, без которых Диаспар не мог существовать. В нескольких сотнях ярдов впереди коридор открывался в круглое помещение диаметром более чем в милю, свод которого поддерживали огромные колонны, – там, на поверхности, на них опирался фундамент и весь неизмеримо огромный вес Центральной Энергетической.
Это и было помещение Центрального Компьютера. Именно здесь он каждый мельчайший миг размышлял над судьбой Диаспара.
Олвин разглядывал помещение. Оно оказалось даже более обширным, чем он решался себе представить, но где же был сам Компьютер? Почему-то Олвин ожидал увидеть одну исполинскую машину, хотя в то же самое время и понимал, что такое представление достаточно наивно. Величественная и лишенная всякого видимого смысла панорама, распахнувшаяся перед ним, заставила его застыть в изумлении, сдобренном значительной долей неуверенности.
Коридор, по которому они пришли сюда, обрывался высоко в стене, замыкающей это огромное пространство – самую гигантскую из всех пещер, когда-либо вырытых человеком. По обе стороны устья коридора длиннейшие пандусы полого спускались вниз, к далекому полу. И все это залитое нестерпимым светом место покрывали сотни гигантских белых структур, настолько порой неожиданных по форме, что какое-то мгновение Олвину чудилось, будто он видит необыкновенный подземный город. Это впечатление было поразительно живым и осталось в памяти Олвина на всю жизнь. И нигде глаз его не встречал того, что он так ожидал увидеть, – не было знакомого блеска металла, этой от века непременной принадлежности любого машинного слуги человека.
Здесь находились продукты конечной стадии эволюционного процесса – почти столь же долгого, как и эволюция самого человечества. Его начало терялось в тумане Веков Рассвета, когда люди впервые научились сознательно использовать энергию и пустили по городам и весям свои лязгающие машины. Пар, воду, ветер – все запрягли они в свою упряжку на некоторое время, а затем отказались от них. На протяжении столетий энергия горения давала жизнь миру, но и она оказалась превзойдена, и с каждой такой переменой старые машины предавались забвению, а их место занимали новые. Очень медленно, в течение тысячелетий, люди приближались к идеальному воплощению машины – воплощению, которое
