— Это на мое счастье. — Она опять засмеялась и исчезла в сенях.
Он снял кепку, выжал её. Провел ладонями по груди. Гимнастерка стала точно кожаная, нижняя рубашка прилипла к спине. Но это не было неприятно, наоборот, тело наливалось бодростью. Он жадно вдыхал насыщенный озоном воздух и радостно улыбался, любуясь дождем. По улице текли ручьи. Из дворов выскакивали мальчишки в закатанных по колено штанах, бегали по воде, хохоча и распевая:
Дождик, дождик, припусти!Растут во поле кусты…
Василь не вникал в смысл слов, хотя когда-то в детстве не раз повторял их. Но и ему хотелось вместе с ними петь — попросить дождь, чтоб лил сильнее и дольше.
— Заходи в дом, Вася.
Он обернулся. Маша стояла в сухом платье, с распущенными мокрыми волосами.
— Надо подождать Игната Андреевича.
— Разве он не узнает твоей лошади?
Василь послушно пошел за ней. Прошел через кухню в комнату и смутился, увидев, что оставляет на чисто вымытом полу мокрые следы.
— Хочешь, Вася, я дам тебе сухую рубашку? Петину.
— Ну, что ты!.. Я сейчас поеду.
— А чего тебе спешить? Посиди. Ты ведь первый раз у нас в гостях.
Она говорила это просто, как близкому человеку, и он даже растерялся, не зная, как быть: отказаться или принять приглашение.
А Маша тем временем достала из сундука черную сатино-1 вую рубашку и протянула ему, и у него не хватило решимо сти отказаться.
Он вышел в кухню, чтобы переодеться. Рубашка была тесновата, с короткими рукавами, и Василь почувствовал себя в ней совсем юным. Когда он вернулся, Маша приветливо улыбнулась.
— Ну вот, какой ты молоденький! Подожди меня минутку. Она направилась в кухню. Там загремело корыто, ведро, полилась вода. Он открыл дверь.
— Что ты делаешь?
— Сполосну твою гимнастерку и сорочку, У него загорелись уши.
— Ну, что ты! — Он попытался было отнять гимнастерку, но она решительным движением отстранила его.
Случайно взгляд его остановился на её ногах, стройных, красивых, бронзовых от загара. Ему стало неловко, и он поспешно вернулся в комнату, подошел к окну. Сердце его громко стучало. По той стороне улицы прошли Макушенка и Ладынин. Он проводил их взглядом и опомнился только тогда, когда они зашли во двор к Прокопу Лесковцу: ведь он должен был их окликнуть. Не услышал он также, как вошла Маша.
— Ах, какой дождь! Просто счастье!
Она стояла почти рядом, смотрела в окно и ловкими пальцами заплетала косу.
— Если б ты знал, какое у меня настроение! Почему ты хмуришься?
— Я? Наоборот. — Он засмеялся. — У меня тоже замечательное настроение.
— Ты хорошо говорил на собрании.
— Да нет… Хотелось сказать куда лучше… Столько думал…
— В мыслях всегда лучше получается, — согласилась Маша.
И вдруг они, почему-то смутившись, умолкли и долго стояли так, не отводя глаз от окна, за которым шумел дождь.
Потом Маша отошла к столу, достала с полки толстую книгу, раскрыла. Она вынула из книжки листок бумагу взглянула на Василя, неуверенно проговорила:
— Вот… хочу показать тебе… первому. Он прочитал, и глаза его загорелись.
— Молодчина!.. Давно пора. Написать, правда, можно было бы короче.
— Что ты! Как же можно короче! У меня и так очень коротко. Гляди, какая автобиография. Два дня писала и вот столечко написала. Стыдно показать такую автобиографию.
— Глупости! Дело не в этом, Маша. Есть биографии длинные, да путаные. А твоя что вот эта капля дождевой воды. Без пылинки. Сегодня же передай все Ладынину.
Маша вздохнула.
— Боюсь.
— Чего?
— А если не оправдаю? Ты представь, дадут мне люди рекомендацию, я вот в заявлении слово партии даю, как клятву, а потом…
Василь сел за стол, пытливо посмотрел на нее и тихо спросил:
— У кого ты просила рекомендации?
— Ни у кого ещё.
— Я первый поручусь за тебя. Дай бумагу. — Он взял Алесину тетрадку, аккуратно вырвал чистый листок.
Маша стояла по другую сторону стола, как школьница на экзамене, и не отводила взгляда от его руки, которая старательно выписывала простые, но волнующие слова.
«Знаю Кацубу Марию Павловну…»
Василь поднял голову.
— С каких пор я тебя, Маша, знаю?
В хату шумно вошел Петя, ещё с порога закричал:
— Маша!.. Сухое! — но, увидев Василя, замолк, только удивленно нахмурился, узнав на нем свою рубашку.
Маша отошла к сундуку и стала искать ему белье. Петя занял её место у стола и бесцеремонно заглянул в тетрадь. Прочитав первые слова, молча повернулся и, взяв белье, на цыпочках вышел в кухню.
Дождь не утихал. Все небо было затянуто тучами.
Написав рекомендацию и отдав её Маше, Васлль, встал, пошутил:
— В гостях хорошо, а дома лучше. Пойду позову Ладынина. Они у Прокопа.
Маша проводила его до сеней, держа рекомендацию в руках. На крыльцо она не вышла. Прислонившись к наружной двери, смотрела, как он отвязал лошадь, как ловко вскочил на телегу и быстро переехал через дорогу. И вдруг она почувствовала, что у нее не по-обычному бьется сердце — чаще и громче — и горят щеки. А когда она вернулась в комнату, ей почему-то вспомнились слова, недавно сказанные ею Сынклете Лукиничне: «Он гордый, а я, по-вашему, не гордая? Нет, тетя Сынклета, я тоже гордая…»
В поле, между Лядцами и Добродеевкой, они встретили Соковитова. У инженера был такой вид, как будто он только что вылез из речки, но шел он не спеша. Увидев на повозке Макушенку, засмеялся и закричал:
— Буду с вами ругаться, Прокоп Прокопович! Хитрый вы человек!
— Что случилось? — Все трое притворились удивленными, хотя и Ладынин и Лазовенка уже знали, с какой целью секретарь райкома направил Соковитова в обком.
— Не хитрите, братцы. Знаю, что вам все было известно раньше, чем мне, — и шутливо представился: — Главный инженер областной конторы «Сельэлектро» Соковитов, Сергей Павлович.
— С чем вас сердечно поздравляем, — с улыбкой пожал ему руку Макушенка.
17
— Волнуешься?
— Волнуюсь, Алеся. Вот, — Маша прижала ладонь к сердцу, как бы пытаясь этим выразить силу своего волнения.
— Я понимаю. Как перед экзаменом. Я перед первым так же волновалась.
— Это куда более ответственный экзамен, сестра. Это экзамен на самое великое звание, какое только есть на земле.
«Экзамен»! Она не раз задумывалась над тем, чем для нее будет прием в партию. А вот Алеся подсказала ей это короткое и почти точное определение!
«Великий экзамен»!
А достаточно ли она к нему подготовлена? Имеет ли она право сдавать такой почетный экзамен? Заслужила ли она это звание?
«Член Всесоюзной Коммунистической партии (больше виков)».
«Нет, сначала кандидат, — подумала она. — Сначала проверка на работе, в жизни. С завтрашнего вечера начнется этот великий экзамен». Перед ней лежала книга Ленина «Что делать?». Уже много дней она читала эту книгу. На про-тяжении всей зимы она изучала историю партии с комсомольцами, руководила кружком. Её слушатели, в особенности девчата (парни вели себя более сдержанно), не раз восторга-лись её знаниями, и сама она тогда была уверена, что все знает и может ответить на любой вопрос по истории партии. Теперь же все стало иначе. Теперь ей казалось, что она ничего не знает. За это время она прочитала не все, что следовало…
Пока заканчивали сев, на чтение почти не оставалось вре-мени. А в этот последний вечер она ничего не запоминала из того, что читала. Другие мысли приходили в голову — о прочитанном раньше, и она напрягала память, чтобы вспомнить ту или иную дату, событие, ленинское высказывание. А то вдруг ей начинало казаться, что она забыла, каковы обязанности члена партии, и она, потихоньку от самой себя, заглядывала в устав.
Вокруг лампы летали мотыльки, бились о горячее стекло и тоже мешали, отвлекали внимание.
Вздыхала Алеся, сидя над задачами, — готовилась к письменному экзамену по алгебре.
Маша злилась. Чего ей вздыхать? Все равно, если сама не решит, так завтра спросит у Павла, да и на экзамене не постесняется заглянуть в чужую тетрадь. Беззаботный у сестры характер. Легко ей будет жить.
«Разве радость в том, чтоб легко жилось? — задумалась ока. — Моя жизнь была нелегкой. Да и Алесина тоже, зря я на нее поклеп возвожу… Сколько горя мы перенесли!.. До революции такие, как мы, стадовились нищими. А мы вот… Алеся кончит дреять классов, поедет в Москву… — Ей на какой-то миг стало даже завидно, но она с нежностью посмотрела на сестру, склонившуюся над тетрадью, и, как мать, подумала: — Красивая она у меня».
На улице пели девушки.
Маша плотнее закрыла окно, поправила занавеску, но песня все равно залетала в комнату:
По-осею огу-ро-очкиНи-изко на-ад водо-ою…
— и мелодия её навязчиво звучала в мозгу, овладевала всем существом и возбуждала непреодолимое желание запеть самой. Алеся уже напевала без слов, тихо и нежно. Маша мысленно повторяла за ней:
