В последних числах ноября Масленников приехал в Москву. Узнав об этом, Денис Васильевич быстро принял решение. Надев мундир со всеми регалиями, он отправился в гостиницу Коппа на Тверской, где, по сведениям Бегичева, останавливался поротый барин.
Большой номер, занимаемый им, находился на втором паже и состоял из двух комнат и передней. Дверь открыл пожилой, с испуганными глазами, камердинер в затрапезном кафтане и растоптанных валенках.
— Барин проснулся? — спросил Давыдов.
— Так точно, кофе кушают… Как прикажете доложить?
Денис Васильевич молча сбросил шинель и, слегка отстранив оторопевшего камердинера, переступил порог.
Масленников в домашнем халате сидел за столом. Увидев нежданного гостя, сразу признав его, он с трудом приподнялся. Круглое, обрюзгшее лицо покрылось мгновенно натровыми пятнами. Глаза выкатились из орбит. Губы тряслись, и слова едва выдавливались:
— Чем обязан… удовольствию… видеть у себя… ва-а-ше превосходительство?
Денис Васильевич, скрестив руки на груди, стоял не шевелясь и в упор глядел на поротого барина горячими, гневными глазами. Потом, чувствуя, что впечатление произведено огромное и Масленников смертельно его боится, сделав шаг вперед произнес сурово:
— Девять лет назад я пощадил вашу жизнь, сударь… Мне казалось, понесенное вами наказание достаточным для того, чтобы никогда не забывать о существующем возмездии за наши недостойные поступки. Не хочу скрывать, ваша дальнейшая жизнь меня интересовала, и мне приятно было узнать, что на первых порах вы держались скромно… Я даже собирался сжечь хранящиеся у меня, заверенные в штабе главнокомандующего, бумаги, касающиеся ваших сношений с неприятелем, но… я не сделал этого, сударь, ибо вскоре до меня дошли иные сведения…
Говоря это, Денис Васильевич не спускал глаз с поротого барина и не упустил из виду, как вздрогнул он и втянул голову в плечи при упоминании о бумагах. Значит, слова о существовании таких бумаг подействовали крепко!
— Клянусь, я никогда более не знался с неприятелем, — дрожа, словно в ознобе, пролепетал Масленников.
— Охотно верю, ибо неприятеля в России, слава богу, более не было, — ответил Денис Васильевич, — однако вы стали притеснять тех, кто, не щадя жизни, способствовал быстрейшему их изгнанию… Хотя обещали мне не повторять ваших прежних гнусностей!
— Меня оговорили… Я ни ратников, ни партизан не трогал, — пытался возразить Масленников.
— Молчите, сударь! Мне все известно! — остановил его Денис Васильевич. — Такие ожесточители, как вы, причина ропота в народе, поджогов, буйств… И ежели вы, — сверкнул он глазами, — будете продолжать порочащие дворянина и вредящие дворянству неистовства… пеняйте на себя!
Последние слова, хотя и произнесенные грозно, Масленникова немного ободрили. Он уловил звучавшее в них предупреждение. Стало быть, немедленной расправы можно не опасаться. Он, собрав силы, промолвил:
— Я бываю иногда крут, согласен… Я даю слово… это не повторится…
Денис Васильевич прошелся по комнате, затем остановился против него, сказал:
— Хорошо. Поверю в последний раз. Помните! — И тут же с прежней резкостью перешел на другое: — Но я приехал не только затем, чтоб напомнить об этом… Вы изволили, сударь, довести до разорения и бегства человека, о партизанских заслугах коего я свидетельствовал… Мне не так давно случайно открылось, какие иезуитские способы применяли вы против Терентия, и… — он опять обжег гневным взглядом поротого барина, — ваше счастье, что вы были в то время далеко, сударь!
Масленников, опустив голову, пробормотал что-то невнятное. Денис Васильевич, не слушая его, продолжал:
— А теперь что же? Мне хочется думать, что вы сами чувствуете необходимость хотя бы отчасти загладить причиненное вами зло… Не так ли?
Масленников поднял голову:
— Мне неизвестно, где находится Терентий. Он в бегах почти пять лет… И что же я могу сделать?
— Любопытствовать о его местопребывании вам не следует, о возвращении речи быть не может, сударь, — сухо ответил Денис Васильевич, — но было бы справедливо облегчить ему жизнь и подписать вольную… А дабы вы не имели претензий на меня и не сетовали на ущерб, причиненный бегством Терентия, вам будут уплачены обычные оброчные деньги за пять лет…
Судейские чиновники, строя всевозможные хитроумные доводы, упустили из виду одну особенность: страх, который, смотря по обстоятельствам, то усиливается, то временно утихает, все же сопровождает изменников и предателей всю жизнь. Неожиданное появление Дениса Давыдова привело и ужас поротого барина, а упоминание о сохранившихся бумагах окончательно ошеломило и придавило.
Масленников с трепетом ожидал самого худшего. Поэтому предложение Давыдова не только не встретило противодействия с его стороны, а, напротив, пришлось по душе. Подписывая вольную Терентию, которого давно считал потерянным, Масленников отводил от себя нависшую угрозу. Да еще деньги получал! Чего же лучше?
— Я с полной готовностью выполню указания вашего превосходительства, — почтительно наклонил он плешивую голову.
Денис Давыдов, не ожидавший такой быстрой сговорчивости, тоже остался доволен.
— Отлично! Мой поверенный сегодня же будет у вас. Договоритесь о подробностях с ним. И будьте впредь благоразумны. Не заставляйте меня сожалеть, что я пощадил нас… Прощайте, сударь!
VIII
Зима была снежная и до самого крещения стояли крепкие морозы, а затем подули южные ветры и сразу началась небывалая оттепель. Быстрое таяние снега испортило дороги. Поля почернели. Вскрывались реки. А Денис, как на грех, отправился опять на киевские контракты!
Софья Николаевна стояла у окна и, глядя на мчавшиеся по широкой улице грязные и пенистые потоки, думала о том, что все-таки напрасно отпустила мужа в Киев.
Путь далекий! Мало ли что может дорогой случиться! Десять дней нет никаких известий. Но Софью Николаевну тревожили не одни эти опасения. Обязательны ли вообще ежегодные визиты Дениса в Киев? С делами арендными, наверное, любой поверенный управился бы лучше, чем он. Другие, обычно выставляемые им причины, казались еще менее уважительными. Соскучился по Раевским, по кайенским своим родным?.. А не вернее ли предположить, что манят старые увлечения?
Софья Николаевна хмурится, кусает губы. Денис не скрывал дружеских отношений с Аглаей и неудачного сватовства за Лизу Злотницкую. Кто поручится, что старое чувство заглохло? Эта Лиза стала, правда, княгиней Голицыной, да ведь каких чудес на свете не бывает! Софья Николаевна ревнует, хмурится, мысли бегут невеселые…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
