— Разве это я всех мучаю? — сдержанно спросил Рудольф.
— Справедливо, конечно, но я о другом, — смутился Роберт. — Я хотел тебе сказать, что я в первый же день просил ее руки, и она дала согласие. И если ничего не изменилось…
— Я думаю, изменилось, — резко оборвал его Гесс.
— Я знаю, кем я выгляжу в твоих глазах! — кивнул Роберт. — Но я не собираюсь оправдываться. Я только хотел сказать — чтобы это не было для тебя ударом грома среди ясного неба, ни для тебя, ни для ваших родителей, — как только я получу развод, мы с Гретой уедем. И, видимо, далеко.
— В отпуск? — не понял Рудольф.
— Нет. Не в отпуск. В «Фарбен» я не вернусь, конечно, но у меня еще остались друзья во Франции, в Штатах… Мы уедем туда.
— И долго ты думал, прежде чем сказать такое? — холодно улыбнулся Гесс.
— Да, Руди, долго, — спокойно ответил Роберт.
— Ты что же, решил бросить наше дело, партию, фюрера? Но… почему? — Рудольф глядел на него, борясь с волнами недоуменья и бешенства. Лей выдержал этот взгляд.
— Ты хочешь длинного объясненья? Не лучше ли все принять так, как есть?
— Не лучше! Или ты думаешь, что счастье сестры равноценно для меня потере друга?
— Тогда ты эгоист.
— Я эгоист! Потому что уверен: она не будет счастлива, если ты потеряешь себя!
— Как ты любишь произносить фразы, — поморщился Лей. — Помнишь наш предыдущий разговор? Так вот, честолюбия у меня с тех пор не убавилось, а профессионализма не прибавилось, и все-таки я надеюсь, что смогу работать. Но, — он несколько раз глубоко вздохнул, стараясь справиться с сердцебиеньем, — но дело не во мне.
В чем же?
— Руди, я объясню, если ты требуешь, дай только дух перевести!
Гесс отвернулся к окну. То, что он сейчас услышал, было чудовищно — ведь Лей намеревался не переменить «форму служения» фюреру, а просто уйти.
Ему хотелось схватить Роберта и хорошенько встряхнуть его. Но тот и так дышал, как после быстрого бега, а Гесс знал от Пуци, какие номера выкидывают с Робертом его нервы в последние дни. Рудольф взял себя в руки.
— Давай оба успокоимся, — предложил он. — Главное уже сказано, остальное подождет. Сядь и постарайся расслабиться. Может быть, тебе лекарство принять?
— В меня эту дрянь и так вливают по часам. Они скажут, когда нужно. А знаешь, отчего это со мной?
— Догадываюсь, — невесело усмехнулся Рудольф. — Все-таки переменим тему. Или мне совсем уйти?
— Если ты уйдешь, будет только хуже. Тебе Борман не жаловался на меня?
— Борман? Он никогда ни на кого не жалуется. А что случилось?
— Это из-за меня фюрер его выгнал.
— Выгнал? Мне он сказал, что фюрер просто разрешил ему возвратиться, поскольку он закончил здесь все дела. Работает он в самом деле очень быстро, и я поверил.
— Ладно, я тебе покаюсь, — сказал Лей, — а покаяние есть оправдание. Так что оправдаюсь, пока кто-нибудь не рассказал тебе эту историю в собственной интерпретации. Мне в тот вечер так выпить хотелось, что я зашел в первое попавшееся казино. Выпил стакан или два, ну, для меня это, сам знаешь, все равно что пробку понюхать. А тут прицепилась какая-то бабенка… я перед этим пару суток не спал. Поехали мы с ней в гостиницу… А утром вламывается в номер твой Борман и застает такую картину: бабенка моя — в одной комнате, я — в другой, трезвый, на диване, одетый, даже ремень не расстегнут. Так он, наглец, еще и разбудил меня.
— И ты, позора не стерпев, рапорт об отставке фюреру на стол?
Оба засмеялись. Гесс догадался, что Борман выполнял приказ, а когда у Лея сдали нервы, попросту прикрыл того, кто этот приказ отдал, судя по бормановской уверенности — самого фюрера. За что тот и остался благодарен ему.
— Значит, тебе тоже не нравится Борман? — спросил он.
— Если мне нравишься ты, то как может нравиться твой антипод!
«От кого-то я это уже слышал», — поразился Рудольф.
— Чему ты удивляешься? — продолжал Роберт. — Он появился за твоей спиной с надписью на лбу «анти-Гесс».
Они снова засмеялись. Лей дышал ровнее; он как будто успокоился. Но и Рудольф, как ни был сейчас раздражен, все-таки уже достаточно владел собою.
— Роберт, я предлагаю отложить объяснение. Ты сам скажешь, когда будешь к нему готов. Я только об одном должен спросить — это очень волнует маму. То, что Грета любит тебя, — это очевидно, но ты… Черт подери! Ты, конечно, вправе послать меня и еще сорок тысяч братьев с их вопросами подальше, но…
— Одно тебе скажу: единственная женщина, за которую я чувствовал себя ответственным, была моя жена. Теперь — Грета. На всех остальных мне всегда было попросту плевать. Признаюсь честно. Что еще сказать? Грета — сложный человек Очень добрая. Она прелесть! Чем больше я узнаю ее, тем проще кажется забыть обо всем. Все куда-то отступает, теряет смысл, хотя я стараюсь…
— Я понял тебя, — нетерпеливо кивнул Гесс. — С одной стороны, ты меня успокоил, но с другой… Все-таки чувства не должны мешать делу. Я тоже люблю Эльзу, но…
Без стука вошел Гитлер.
— А в этом доме когда-нибудь ужинают? — спросил Гесс.
— Обычно через полчаса после нашего возвращения стол бывает накрыт, — сказал Гитлер. — Вообще, я думаю — довольно нам злоупотреблять любезностью хозяев. За завтрашний день следует закончить все дела и ехать в Мюнхен. Вам, Роберт, конечно, нужно остаться и как следует отдохнуть. — Он поглядел на часы. — Без четверти девять… Может быть, позвать к ужину наших дам?
— Я схожу за ними, — кивнул Рудольф. — Тебе врачи позволят спуститься в столовую? — спросил он Лея.
— А я попрошу хозяйку, чтобы она их тоже пригласила, — улыбнулся тот.
— Отличная мысль! — воскликнул Гитлер. — Хорошо бы позвонить и Керстену. Кажется, они с Гиммлером почти не расстаются. Это для тебя сюрприз, Руди. Феликс Керстен — воплощение многого из того, о чем ты мне говорил.
Ужинали большой компанией. Отсутствовал только Геббельс — из-за головной боли. Зато впервые в этот достаточно узкий круг был приглашен и таким образом введен Рейнхард Гейдрих, помощник Гиммлера, которого тот намеревался использовать с максимальной отдачей вследствие его интеллекта и исключительной дисциплинированности.
Меломан, узколицый, высоколобый, с не то слегка косящими, не то всегда несколько скошенными в сторону глазами, он вполне оправдывал данное ему Еленой Ганфштенгль и весьма лестное в ее устах определение — хищник-аристократ. Гитлер в разговоре задал вопрос о баварских полицейских, за которыми Гейдрих по поручению Гиммлера «присматривал», и тот вместо ожидаемого краткого резюме выдал такие проработанные портреты их пороков и слабостей, что все невольно заслушались. Гейдрих сумел удивить компанию. А это было немало.
— У вас, видимо, свои методы? — поинтересовался у него Гесс. — То, что вы рассказали об этом Ритберге, трудно выудить за пятнадцать минут, а ведь именно столько вы с ним общались.
— Я провел с ним двенадцать с половиной минут, без единого слова с обеих сторон, — ответил Гейдрих, — но узнал гораздо больше, чем рассказал.
— Постойте, это любопытно! — воскликнул Гитлер. — Двенадцать минут, без единого слова! Господа, вот ребус, который нам предлагается разгадать. Ваши варианты? Начнем с вас, Генрих.
— Дело в том, что я несколько больше присутствующих осведомлен о методе коллеги, — смутился Гиммлер. — Я вне игры.
— Тогда ты, Эрнст.
— А что он у вас делал, пока вы с ним таким образом «общались»? — спросил Пуци.
— Ничего. Просто сидел у стола, один.
— А что делали вы?
— Я был в соседней комнате.
— Ну, может быть, вы пустили к нему собаку или в комнате стоял аквариум и вы наблюдали, как он реагирует на рыб?
Гитлер вопросительно посмотрел на Гейдриха. Тот улыбнулся неопределенно.
— Этот метод я еще не опробовал. Благодарю.
— А ты что скажешь, Рудольф? — повернулся фюрер к Гессу.
— Что это за двенадцать с половиной минут — вот в чем вопрос! — отвечал Гесс. — Может быть, вы провели с ним сеанс гипноза, после или в течение которого он все выложил?
— Ни в течение, ни после этих двенадцати с половиной минут он не произнес ни слова. И я не владею гипнозом, к сожалению. Но ваша догадка почти верна.
— «Почти» не считается! — улыбнулся Гесс. Фюрер посмотрел на Лея, который меньше других прислушивался к разговору, так как сидел между Маргаритой и Ангеликой и иногда что-то им комментировал так, что обе улыбались. Гитлер повернулся к адвокату.
— А вы, герр Кренц? Тот задумался.
— За двенадцать с половиной минут определить слабости человека можно только если он заговорит. Другого способа я не знаю. Увы!
Гитлер снова посмотрел на Лея. Он уже был не рад, что затеял эту игру: ведь после Роберта блеснуть аналитическими способностями предстояло ему. Присутствующие с любопытством ожидали версии фюрера.
