Князь говорил: «Перед нами встал вопрос — будем ли мы форпостом Европы, расширяющимся в восточном направлении, или станем барьером, преграждающим путь европейской экспансии на Восток. Господа, история уничтожит этот барьер, и наша страна превратится в поле битвы, где будет вестись борьба между Востоком и Западом. Поэтому мы должны стать форпостом Европы, и наша внешнеполитическая задача заключается в том, чтобы подготовиться к такой роли и всячески содействовать европейской солидарности и европейской экспансии…»[147].
26 января 1934 г. был заключен пакт о ненападении между Польшей и Германией. Пилсудский и Бек стали первыми в мире, кто заключил договор с фашистской Германией[148].
Вместе с договором был подписан секретный протокол, в котором говорилось: «В случае непосредственного или посредственного нападения на Германию — Польша соблюдает строгий нейтралитет даже и в том случае, если бы Германия вследствие провокации была вынуждена по своей инициативе начать войну для защиты своей части и безопасности»[149].
Давайте сравним текст польско-германского протокола с тексом статьи II Договора о ненападении между Германией и СССР, подписанного 23 августа 1939 г. в Москве: «В случае, если одна из Договаривающихся Сторон окажется объектом военных действий со стороны третьей державы, другая Договаривающаяся Сторона не будет поддерживать ни в какой форме эту державу».
Как видим, в договоре 1939 г. обязанности сторон менее четкие. Но почему и поляки, и наши либеральные историки десятилетия проклинают советско-германский пакт о ненападении и помалкивают о польско-германском? Может, по принципу — «что дозволено Юпитеру, не дозволено быку»?
Именно заключенный в январе 1934 г. пакт позволил Гитлеру приступить к серии территориальных приобретений, закончившейся столь печально для Речи Посполитой.
В 1919 г. французы начали создавать Польшу не ради красивых глаз пана Пилсудского, а чтобы зажать Германию в тиски и гарантировать ей второй фронт на востоке в случае любого конфликта на западе. А, согласно пакту, Польша гарантировала нейтралитет Германии в случае ее нападения на любое (!) европейское государство. Ну а организовать провокации для создания повода к войне Гитлеру было раз плюнуть.
Отмежевавшись от правительственной политики Франции, польское руководство вступило в переговоры с французскими политиками правого толка. Так, 26 декабря 1934 г. Юзеф Бек вел секретные переговоры с лидером французских фашистов полковником де ля Роком. «Совещание Бека с де ля Роком происходило в кабинете польского посла в Копенгагене и длилось 3 часа, после чего в посольстве же в честь де ля Рока был дан обед на квартире посла, на котором присутствовали только де ля Рок, Бек с женой, посол в Копенгагене Сокольницкий с женой и посол в Москве Лукасевич (никто из секретарей и чинов посольства не присутствовал)»[150].
Как стало известно, «де ля Рок разделяет план Бека создать блок Франция — Германия — Польша как решающую силу в Европе.
Де ля Рок разделяет мнение Бека о том, что СССР должен быть раздроблен на части по национальному признаку. По этому вопросу де ля Рок выразился так: „от России должны быть оторваны и образованы как самостоятельные государства: Украина и Белоруссия, а русское государство должно быть отброшено дальше на Восток, за Волгу“.
Бек говорил, что де ля Рок плохо разбирается в русском вопросе, даже не знает географии России, но что-де нам, полякам, это не важно, а важно то, что в лице де ля Роков поляки могут иметь во Франции в нужный момент активных людей, понимающих интересы Польши; другими словами: фашистская Франция станет на польско-гитлеровскую точку зрения необходимости раздела России.
Де ля Рок нуждается в средствах для своей организации, так как некоторые финансировавшие его лица прекратили свою денежную помощь. Де ля Рок просил поляков одолжить ему на несколько месяцев 1 500 000 фр., Бек обещал.
Де ля Рок утверждал, что вопрос франко-германского сближения, по существу, предрешен фактом предпринятых по инициативе Тардье и Вейганда непосредственных переговоров между французами-фашистами и Гитлером и что немедленно после Саарского плебисцита начнутся официальные переговоры между правительствами Франции и Германии. Де ля Рок утверждал, что Лаваль ведет все приготовления к этим переговорам и имеет точную директиву от группы Тардье — Вейганд прийти к соглашению с Гитлером. В случае срыва переговоров по вине правительства Фландена или парламента де ля Рок выведет на улицу свою организацию и потребует смены бездарного правительства и назначения людей, способных разумно договориться с Германией»[151].
Еще 7 февраля 1933 г. в интервью, данном корреспонденту газеты «Daily Mail», Гитлер заявлял, что «Версальский договор является несчастьем не только для Германии, но и для других народов». Он надеется, что пересмотра его будут требовать не только немцы, но и весь мир. Главное же, в чем он видит опасность, — это коммунизм.
Советская пропаганда не осталась в долгу, и с начала 1933 г. до августа 1939 г. Гитлер объявляется главным «поджигателем войны».
В этом многие историки, да и я в молодые годы, видят непоследовательность внешней политики Кремля. С одной стороны, резкое осуждение статей Версальского договора, а с другой — «Гитлер — поджигатель».
Если мы попробуем смоделировать события в Европе в различных альтернативных вариантах, то увидим, что уничтожение Версальской системы было неизбежно в любом варианте, кто бы ни пришел к власти в Германии и в России. Даже если бы произошла реставрация монархии, и на престоле в Германии оказался бы Вильгельм II, а в России — император Кирилл I (я уж не говорю об Александре IV Михайловиче). Пусть германским рейхсканцлером остался бы фон Папен или им стал Эрнст Тельман, все равно война и ликвидация лимитрофов, а также Чехословакии и Польши в границах 1920 г. были бы неизбежны.
Вопрос был лишь в том, развязали бы в этом случае Англия и Франция новую мировую войну.
В начале 1933 г. в маленьком французском городе Ментона на Лазурном берегу умирал старик. Большевики расстреляли двух его родных братьев, отняли дворцы в Петербурге и Крыму. Но за несколько дней до смерти он написал: «Мне было ясно тогда, неспокойным летом двадцатого года, как ясно и сейчас, в спокойном тридцать третьем, что для достижения решающей победы над поляками Советское правительство сделало все, что обязано было бы сделать любое истинно народное правительство. Какой бы ни казалось иронией, что единство государства Российского приходится защищать участникам III Интернационала, фактом остается то, что с того самого дня Советы вынуждены проводить чисто национальную политику, которая есть не что иное, как многовековая политика, начатая Иваном Грозным, оформленная Петром Великим и достигшая вершины при Николае I: защищать рубежи государства любой ценой и шаг за шагом пробиваться к естественным границам на западе! Сейчас я уверен, что еще мои сыновья увидят тот день, когда придет конец не только нелепой независимости прибалтийских республик, но и Бессарабия с Польшей будут Россией отвоеваны, а картографам придется немало потрудиться над перечерчиванием границ на Дальнем Востоке»[152]. Этим стариком был великий князь Александр Михайлович.
Когда американские журналисты в надежде на очередную антисоветскую сенсацию спросили великую княгиню Ольгу, дочь Александра III, что она думает о нынешней политике большевиков, они были крайне удивлены, услышав: «Я всегда с интересом следила за советской внешней политикой. Она ничем не отличается от той, что вели мой отец и брат»[153]. Но это сказано было уже после войны, в начале 1950-х гг.
На самом деле в 1920–1930-х гг. внешняя политика СССР была куда более миролюбивой и предельно осторожной. Поколение людей старшего возраста привыкли к газетному штампу «миролюбивая военная политика Советского Союза». Но как иначе ее назвать? Разве что «трусливой».
К лету 1920 г. в Красной Армии насчитывалось около 5 миллионов (!) бойцов. И вот страна с самой многочисленной в мире армией заключает «позорный мир» а ля Брест с Эстонией, Латвией, Литвой, Финляндией и Польшей, хотя имеет достаточно сил, чтобы разгромить их всех, вместе взятых. И, наконец, в 1922 г. заключается не менее позорный мир с Японией — вспомним японские концессии на Северном Сахалине и Камчатке, хищническое уничтожение рыбных запасов у наших дальневосточных берегов. Наконец, чтобы выставить из Проливной зоны войска Антанты и остатки врангелевцев, большевики практически реанимируют извечного врага России на юге — Турцию. Ленин и Троцкий передают полевому командиру Мустафе Кемалю около полутонны золота, 40 тысяч винтовок, 327 пулеметов и 54 пушки. Хуже всего, что Турции отдали Карскую область Российской империи с городами Карс и Ардаган.
