Я сказал, что у меня есть информация о Деке Таубере, которая может его заинтересовать, но мне тоже нужна информация взамен. Поначалу он осторожничал, но потом согласился встретиться — на катке для скейтеров на площади Рокфеллера.
Два часа спустя мы бродили туда-сюда по Сорок Седьмой улице. Потом мы пошли на Шестую-авеню, мимо концертного зала Радио-Сити и к Центральному Парку Южному.
Кении Санчез оказался пузатым коротышкой, одевшим коричневый костюм. Хотя в рабочих вопросах он был серьёзен и весьма осторожен, через десять минут он расслабился и даже стал болтлив. Чуть преувеличивая, я сообщил ему, что был другом Дека Таубера в 1980-е, но мы потеряли друг друга. Это его очаровало, и он начал задавать вопросы про него. Без проблем отвечая на них я создал впечатление, что готов сообщить ему всё, что знаю — в итоге, когда я начал спрашивать, он был уже ко мне расположен.
— Главный догмат этой секты, Эдди, — сказал он мне доверительным тоном, — что каждый человек должен убежать от неотъемлемой дисфункции семейной матрицы и — прикинь — воссоздать себя в независимой форме среди альтернативной среды.
На мгновение он остановился и пожал плечами, словно дистанцируясь от этих слов. Потом мы пошли дальше.
— Когда всё начиналось, Декеделия была такой же дурной, как и дюжина подобных сект — ну ты понимаешь, лекции, медитации, бюллетени. Как и у прочих, у неё была аура дешёвого, потасканного мистицизма — но всё быстро изменилось, и вождь этого, в кавычках, духовного движения уже выдавал на-гора коммерчески успешные книги и видеозаписи.
Я покосился на разглагольствующего Кении Санчеза. Он говорил чётко, ему явно было что сказать, но у меня появилось ощущение, что ему не терпится блеснуть своей осведомлённостью.
— Вскоре начались проблемы. Люди — молодые, обычно погрязшие в бестолковой работе — буквально исчезали в недрах секты. Причём тут не было ничего противозаконного, потому что они в обязательном порядке писали семьям письма с прощаниями и объяснениями, чем… — он поднял указательный палец, — …хитро предотвратили полицейские расследования по делу о пропавших без вести.
Он занялся делами трёх людей, сказал он, молодых ребят, которые исчезли за последний год, и рассказал про каждого из них — бесполезная для меня информация.
— И как идёт расследование? — спросил я.
— Ну… не особо хорошо. — Он явно не хотел об этом говорить, но и выбора у него тоже не было. Потом, будто чтобы оправдаться, он добавил: — В движении сейчас происходит что-то странное. Последние пару недель начали ходить слухи, что Дек Таубер заболел. Его никто не видит, он не выступает с лекциями, не даёт автографы. С ним нельзя связаться. Он фактически ушёл от мира.
— Вот как.
Пришла пора мне раскрыть карты.
Я сказал, что у меня есть причина верить в то, что Дек Таубер принимает творческий наркотик с физическим привыканием, а причиной болезни может быть то, что единственный известный поставщик… недавно исчез, и все клиенты остались на бобах. Кении Санчез действительно заинтересовался, хотя я говорил достаточно неопределённо и сразу сказал, что нужно мне — информацию про партнёра Таубера, какого-то-там Тодда. Сказал, что если он поможет мне с этим вопросом, я передам ему то, что сумел узнать про наркотик.
Пытаясь произвести на меня впечатление, Кении Санчез уже нарушил законы профессиональной этики, но всё ещё продолжал дёргаться при упоминании о передаче третьему лицу информации, полученной в ходе расследования.
— Информация про партнёра Таубера? Не знаю, Эдди — это будет нелегко. Понимаешь, мы связаны правилами конфиденциальности… — он помолчал, — …этики… такие дела…
Я остановился на углу Шестой и южного выхода из Центрального Парка и повернулся к ему. Он тоже остановился. Я посмотрел ему в глаза.
— Как ты получаешь информацию, Кении? Это товар, как и всё остальное? Нет? Валюта? Это будет равноценный обмен…
— …ну…
— Ну скажи, какие ещё бывают источники?
— Да, но…
— Ведь наверняка должен быть баш-на-баш.
Я продолжал давить на него, пока он не согласился с моим предложением. Он сказал, что посмотрит, что можно сделать, и добавил — застенчиво — что может попробовать получить доступ к записям телефонных разговоров Таубера.
В выходные я упаковывал остатки вещей и отправлял в Целестиал. Я познакомился с Ричи, главным товарищем за конторкой в вестибюле. Сходил в пару мебельных салонов, а ещё глянул на новинки в мире кухонной техники и домашние кинотеатры. Купил собрание сочинений Диккенса, на которое точил зубы давным-давно. Ещё выучил испанский — на который тоже точил зубы — и прочитал в оригинале «Сто лет одиночества».
Кении Санчез позвонил утром в понедельник. Спросил, можем ли мы встретиться, и назвал кофейню на Колумбус-авеню и Восьмидесятых. Я хотел возразить и выбрать местечко поближе, но воздержался. Если это его детективская традиция — встречаться в общественных местах, типа катков и кофеен, пусть будет так. Прежде, чем пойти на встречу, я сделал пару звонков. Договорился на вечер с хозяином моей квартиры на Десятой улице, чтобы вернуть ему ключи. Сделал безуспешную попытку поймать парня, который должен был выложить кафелем ванную. Ещё поговорил с секретаршей Ван Луна и назначил пару встреч в середине дня.
Потом вышел на Первую-авеню и поймал такси.
Это было утром в прошлый понедельник.
Вот я сижу в зловещей тишине комнаты в мотеле «Нортвью», и мне кажется невероятным, что дело было едва пять дней назад. Так же невероятным, учитывая последующие события, кажется мне то, чем я занимался — договаривался насчёт облицовки ванной, предпринимал какие-то шаги по решению вопроса с МДТ…
Освещение снаружи явно изменилось. Темнота потеряла насыщенность, и скоро уже синева начнёт разливаться по небу. Так и хочется закрыть ноутбук, выйти на улицу и посмотреть на небо, и почувствовать то великое спокойствие, которое окружает этот крошечный домик на краю автострады на Вермонт.
В такси по дороге в кофейню мы проехали мимо «Актиума» на Колумбус-авеню — ресторана, где мы сидели друг напротив друга с Донателлой Альварез. Я заметил это здание, когда мы неслись мимо. Ресторан был закрыт, и казался странно плоским и нереальным, как древняя кинодекорация. У меня в голове всплыли все обрывки воспоминаний о том обеде и о тусовке в студии Родольфо Альвареза, и я не стал их гнать — но скоро эти рисованные фигуры, зловещие, бугрящиеся, множащиеся, заполонили весь мир, и мне пришлось срочно остановиться. Я отвлёкся чтением прав пассажиров на спинке сидения передо мной.
Кении Санчез уже ждал в кофейне, сидел за столиком и ел яйца с ветчиной. На столе рядом с чашкой лежал большой коричневый конверт. Я сел напротив и поприветствовал его кивком.
Он вытер рот салфеткой и сказал:
— Эдди, как дела? Есть будешь?
— Нет, возьму себе кофе.
Он поймал пробегающую официантку и заказал кофе.
— У меня кое-что для тебя есть, — сказал он и похлопал по конверту.
Я почувствовал, как бьётся сердце.
— Отлично. Что именно? Он отхлебнул кофе.
– До этого дойдём. Сначала скажи мне честно. Этот творческий наркотик — он и вправду существует? Откуда ты о нём вообще узнал?
Явно — когда у него появилось время раскинуть мозгами — он решил, что я пытаюсь задурить ему голову, выманить информацию и не дать ничего равноценного взамен.
— Вполне себе существует, — сказал я и замолчал. Тут пришла официантка с кофе, и у меня появилось время подумать. Но думать-то было и не о чем. Мне нужна была информация.
Когда официантка ушла, я сказал:
— Ты знаешь про наркотики, усиливающие способности человека, наверняка читал в газетах, ну вспомни пойманных на допинге пловцов, бегунов, тяжелоатлетов? Такая же точно штука, только для мозгов — стероид для интеллекта.
Он уставился на меня, не зная, как реагировать, он ждал, что я ещё скажу.
— Один мой знакомый продавал этот наркотик Тауберу. — Я кивнул на конверт. — Если это записи телефонных разговоров, то там должен быть и он. Вернон Гант.
Кении Санчез задумался. Потом взял конверт, открыл и вытащил пачку бумаг. Я сразу увидел, что это распечатка номеров телефонов, с именем, временем и датой. Он тут же зарылся в них.
— Ага, — сказал он вскоре и протянул страничку, указывая на имя, — Вернон Гант.
— Ну что, Тодд там в списке есть?
— Да. Буквально пара звонков, все в одно время, за пару дней.
— И после них от Вернона Ганта тоже не было звонков.
Он вернулся к бумагам, перелистывая их одну за другой, проверяя мои слова. В конце концов он кивнул и сказал:
— Да, правильно. — Он убрал пачку бумаги в конверт. — И что это значит? Он исчез?
— Вернон Гант погиб. — Ох.
— Он был братом моей жены.
— Ох. — Он вздохнул. — Мне очень жаль.
