— Обычно мои соплеменники так и поступают. Из отпрысков Бурых Року получаются самые настоящие герои. Герои, преданные Знойной Заре.
— Если есть выбор отнести его в мастерскую счастья или в индейский вигвам, то, думаю, лучше первое, нежели второе, — включился в разговор философ.
— Это еще почему? — удивилась Сэй-Тэнь.
— А я разве не говорил? Каждый, кто приходит в мастерскую, должен принести дар. Это может быть что угодно. Вещь или человек. Или ребенок. Детей там растят и обучают искусствам да премудростям.
— В таком случае, отдам его в мастерскую, — решила Сэй-Тэнь и прижала малыша к груди. — Мой маленький, Ритен-Уто.
— А я? — подала голос Минорис. — Что мне отдавать? Со мною ведь никакого багажа!
— Ой, не прибедняйся! — глумливо сказал Остер Кинн. — Вон, какая у тебя коса! Загляденье!
Минорис схватилась за косу и одарила весельчака таким взглядом, что любого уже давно прошило бы насквозь. А этот стоит, посмеивается.
Таймири отошла в сторонку, размахнулась и, пока никто не видел, забросила мокрую пеленку в лес. Надеялась, далеко. Будет она возиться со всяким тряпьем! И мастера-ученые от нее ничегошеньки не получат (кроме «Записок отшельника», разумеется). Пусть Минорис и Сэй-Тэнь остаются в мастерской, коль им приспичило. А Таймири направится в город Небесных Даров. Там, говорят, и климат мягче, и работу найти проще. Что еще нужно свободному человеку?!
* * *
Это была их последняя ночь в массиве. Сэй-Тэнь ворочалась с боку на бок, тихонько стонала и шмыгала носом. Что поделаешь, бессонница! Рядом, на гладком адуляре, лежала Эдна Тау. Ей тоже не спалось, однако она предпочитала не изводиться понапрасну и просто смотрела на звезды.
— Знаешь, мне кажется, мы поступаем неправильно, — пожаловалась ей Сэй-Тэнь. — Не стоит отдавать Ритен-Уто в мастерскую. Он рожден вольной птахой.
— Он так и так будет вольным, — приглушенно отозвалась индианка. — Жизнь в племени сложна и непредсказуема. Нужно быть достаточно сильным, чтобы противостоять болезням, добывать пищу, защищать селение от напастей. Мастерам проще. Они движут науку, раскрывают загадки мироздания. У них всегда есть пропитание и крыша над головой. Посмотри-ка наверх, — вдруг сказала Эдна Тау. — Что ты видишь?
— Черное небо и ветки сосен, — без энтузиазма откликнулась Сэй-Тэнь.
— А теперь подвинься в мою сторону. Что-нибудь изменилось?
Та ничего не ответила. Лишь расплылась в сладкой улыбке: прямо на нее умиротворяюще глядела полная луна.
— И как я раньше не замечала! — пробормотала Сэй-Тэнь.
— Многие не замечают. Всё зависит от того, как мы смотрим на вещи. Наша жизнь — один огромный жертвенник. Мы жертвуем во имя любви, во имя свободы, ради достижения целей. Мы просто не замечаем этого. Только временами, когда жертва слишком велика, начинаем задумываться. Истинное призвание Ритен-Уто — в мастерской счастья Лисса. Спи и ни о чем не волнуйся.
Сэй-Тэнь вздохнула и закрыла глаза, чтобы погрузиться в глубокий, как горное озеро, сон. Тревога ушла. Ее как будто впитал безмятежный диск луны. А Эдна Тау, положив под голову скрещенные руки, углубилась в созерцание. И чувство у нее было такое, словно в сердце уместилась вся необъятная тишина вселенной.
Неподалеку, в колыбельке из древесных прутьев, посапывал найденыш. Возможно, скоро у него появится семья…
— И-раз, и-два, и-раз, и-два! — делал зарядку Остер Кинн. Он поминутно наклонялся к кроватке и гримасничал. Малыш заливался смехом.
— И что тебе в такой ранний час не спится? — прокряхтел капитан, шумно перевалившись на бок.
Кривое Копье, который тоже проснулся ни свет ни заря, невозмутимо подбросил в огонь дров. Он, как и Остер Кинн, жег костры при всяком удобном случае.
Смола зашипела, пламя взвилось выше и хищно затрещало. Ритен-Уто при этом жутко всполошился. Он покраснел с пяток до чубчика на голове и надрывно завопил.
— Да чтоб тебя! — ругнулся капитан. Кое-как вдев руки в рукава продранного, замызганного пиджака, он пнул Папируса. — Поднимайся, тефтеля!
Папирус на «тефтелю» не обиделся. Привык. Кэйтайрон последнее время злился на всех и вся, вставал не с той ноги и был, мягко говоря, товарищ некомпанейский.
Эдна Тау вернулась с охоты со связкой убитых белок. Благодаря своей большой и невероятно острой штопальной игле, она всякий раз умудрялась нанизывать их на бечевку, как баранки.
— Угощайтесь! — сказала она.
— Сперва приготовь, прожарь, как следует. Что ж ты сырое-то предлагаешь? — забрюзжал Кэйтайрон и со скучающим видом уселся у костра. — Мою порцию можете кому-нибудь отдать. А то мне что-то кусок в горло не лезет.
Спустя пару часов, когда тушки благополучно изжарились и были съедены, Эдна Тау посмотрела вдаль, приставив ладонь козырьком ко лбу.
— Что ж, проводили мы вас, — с некоторой грустью сказала она. — Пора прощаться.
Остер Кинн так и подскочил:
— Что значит прощаться? Что значит пора?
— Мы с братом останемся в массиве, — ответила та. — Незачем нам в долину спускаться. Да и хорошо бы вашего белого щенка разыскать. Он где-то в горах затерялся. Жаль его, если на тигров набредет.
— Не то слово, жаль, — сказал Остер Кинн и призадумался. Надолго он призадумываться не умел, поэтому уже через минуту объявил, что пойдет с индейцами. Осядет в племени Знойной Зари, освоит замысловатое иероглифическое письмо, разучит местные танцы.
— Да мало ли что еще! — добавил он, явно воодушевленный собственными словами. — Буду делать вылазки в долину за травами. Там, недалеко, должна быть мастерская счастья Лисса.
— Значит, снова увидимся? — обрадовалась Таймири.
Обещать Остер Кинн ничего не стал, только хитро-хитро подмигнул.
Небо с утра украсилось ярко-малиновой вышивкой, и сквозь сказочные узоры клочками проступала синева. Простились с индейцами, пожелали удачи отчаянному путешественнику. Лес редел. Массив припадал к земле пологим склоном — как если бы потягивалась спросонок большая лазоревая кошка. Там, где склон плавно перетекал в желто-бурую равнину, жались друг к дружке линялые, неказистые домики с выцветшими крышами.
Путники шагали понуро, погруженные каждый в свои думы. Их отчего-то охватила грусть. Казалось, что весь свет их бесконечного странствия забрали с собой Эдна Тау и Остер Кинн. Даже Кривое Копье пару лучиков отхватить изловчился. Вот и получалось, что брели они в какой-то дрёме и полутьме.
Резкими холодными каплями припустил ливень. Таймири шла, накрывшись капитанским пиджаком, и смотрела себе под ноги. За густой пеленой дождя не различить было ничего, кроме темных спин попутчиков. Гладкая поверхность камня сделалась скользкой, побежали к подножию тонкие, витые ручейки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
