Общак заглотил чарку заморского лошадьяка, запил из жбана шампуньского, доставленного через опасно-плесневые уральские горы, с кряканьем закусил хреном… и почувствовал недомогание в животе своем — неприятную тяжесть, напор гнилых ветров и шевеление дурных веществ. Он махнул рукой клерку, сидевшему рядом на низкой скамеечке, тот проворно высунулся в окно возка и крикнул кучеру, чтобы остановился — мистеру господину сойти надоть.
Общак спустился по мигом приставленным ступенькам, зыркнул по сторонам и вперед — шагах в десяти подле обочины шелестели малиновые кусты, поглядывая веселыми темно-красными глазками. Туда мэрин и направил стопы свои, оставя легкую летнюю шубу на куньем меху в коляске. Несколько ратников двинулось было следом, но Общак обронил, не оборачивая головы: «А вот глупости не надо. Человек хочет, чтобы никто у него над душой не торчал.»
Мэрин, хрустя сучьями, протиснулся вглубь кустов, и когда воинов не стало видно, спустил панталоны из катайского шелка, сел орлом, сунул в рот несколько сочных ягод и опростался. Сразу стало хорошо и приятно…
Неслучайно взгляд его притянулся к поросли свежей травы — та яркая была, словно лучезарная и как будто звала его к себе, а еще помаргивала она будто серебристыми искорками. А что ежели ею подтереться? Мэрин поднялся, со спущенными портами и панталонами засеменил к искрящемуся травяному пятну, оказался посреди его и тут… провалился. Как в котел каши, в болотную жижу, в выгребную яму. Он и вякнуть не успел, как у него в устах будто кулак застрял. Жижа вся состояла из серебристых нитей, не теплых, но морозных, она скручивали мэрина, сдавливали — словно целая толпа заговорщиков, оттягивали голову, пережимали выю как злоумышленник. Общак почувствовал, что тает, пропадает почти без боли, инда перестают слушаться одна за другой, и ноги, и руки, засим растекаются объемное брюхо и широченная спина. Гуща залепила очи, мэрин еще успел почувствовать, как она холодным потоком проливается в череп, спокойно помыслил: «А что хоронить-то будут?», и перестал быть…
Ратники, вволю надымив своими чубуками, смекнули, что больно долго господин мэрин изволят отправлять надобность. Начальник отряда и два поручика осмелились зайти в кусты, дабы проведать сановного мужа, и изрядно удивились. Мэрин лежал со спущенными портами совсем без чувств в луже какой-то грязи — где угадывались и истлевшие тряпки, и даже человеческие кости. В посиневшем лице его и кровинки не было. Воины крикнули лекаря и он, немало помучившись, привел-таки высокого магистрата в правильное чувство. Тот сел и долго, распахнувши рот, глядел вперед себя безо всякого смысла. Затем непослушным ртом произнес: «Княже Петролий, это я — холоп твой, Адаптид» и наконец позволил отвести себя к возку…
А где-то не слишком далеко шествовал по тропе другой странник — в посконной рубахе и портках, в драной серой рясе, накинутой сверху, каковая выдавала некогда бывшее у него духовное звание. На правом плече у расстриги сидел большой ворон, впрочем, пернатый мог перебраться на шапку или на суму. Мог такоже взлететь, и, нарисовав пару кругов, усесться обратно.
В очередной раз прочертив воздух, ворон словно бы принес какое-то известие скитальцу, тот сошел с тропы, пробрался сквозь поросль молоденьких ив и оказался возле реки.
Там с десяток деревенских мужиков заканчивали ладить ладью — тесали последние досочки под гребные колеса, тончили прямую сосенку, дабы сгодилась под мачту, вили из пеньки веревки под ванты, сшивали парус из кусков холстины, разогревали смолу, собираясь законопатить щели.
Несколько мгновений мужики, слегка повернув головы, как бы нехотя смотрели на внезапно появившегося странника, но тут ворон бодрым начальским голосом пробаял:
— Здравствуйте вам. И рты-то позакрывайте, а то мухи туда нагадят.
Оттого мужики засмеялись, а самый рослый и плечистый из них даже снял с головы шапку.
— Экая знатная вошь у тебя из волос выпала, — сказал скиталец.
— Да ты чего брешешь, самая разобыкновенная вошь.
Тем не менее мужик заглянул в шапку и тут же свесил челюсть на грудь. Постояв так, выудил из головного убора большого жука, который вроде был сделан из единого куска серебра, однако еще перебирал лапками и шевелил крылышками.
— Фокус-покус, едва завод кончится, паки поверни ключик у него в попе, — объяснил расстрига. — Вы скажите, мужики, зачем лодку ладите?
— Будем зерно на президентскую мельницу возить по воде, как раньше на княжескую возили — мэрин Общак велел. Там клерк привоз учтет и подать возьмет. Сие наставление нам староста передал, а он ездил в город, чтобы на майдане перед магистратурной избой послушать глашатая. «Кто не слышал, тот виноват», так было сказано.
— А дальше мельницы проплыть можно? — вопросил скиталец-расстрига.
— Как же, проплывешь. У нас путевая бумага токмо до Оттоки, где запруда устроена, — сказал другой мужик, мелкий и сильно усатый. — А ты, коим образом, мил человек, странствуешь?
— Своим соизволением, на пердячем паре, господа мужики, вкруг городищ и больших слобод, мимо дозоров и разъездов, что устраивают омонцы и стрельцы. Вы отвезите меня хоть до Оттоки, а за сей добрый поступок оставлю вашей артели такого вот жука. И еще немало фокусов покажу.
Деревенские люди замялись, пока самый рослый, почесавши затылок, не молвил:
— Взять с собой можно. Только в пути не шибко высовывайся, лучше даже рогожкой прикройся, а то лихой человек тебя заметит и настучит, куда надо. Тебя в тюрьму уволокут, да и нас накажут… Звать-то, как тебя, скиталец?
— Меня прозывают Фомой, а вот эту пернатую тварь — Сашей.
К полудню лодка была закончена, мужики столкнули ее в воду, одни стали парус поднимать и направлять его гафелем, другие поставили лапотные ноги на педали гребных колес, третьи принялись отталкиваться от речного дна шестами, ну а мелкий, сильно усатый мужик уселся к кормилу.
Вскоре лодка достигла деревни, где уже были построены сходни, протянувшиеся над прибрежными камышами. Почали подъезжать телеги с хлебом, запряженные поджарыми ездовыми свиньями. Деревенский люд, выстроившись цепочкой, принялся из рук в руки передавать мешки, кои укладывались, в конце концов, на днище лодки. За какой-нибудь час суденышко была загружено, осело в воду, изрядной работою шестов выведено к речному глубоководью, по коему предстояло плыть дальше.
Ворон потешал мужиков советами насчет правления лодкой, а скиталец Фома прямо из-под рогожи травил байки про то, како бедствуют бесы в Преисподней. Что плавают они-де на кораблях-мракорезах и прислуживают им живые куклы, что жгут друг друга издаля огненным чиханием и обращают в лед хладным пыхтением, а мужик с бабой передком не трется, а посылает к ней крылатый хер. Чему селяне несказанно удивились, поскольку и обычный-то хер спокойно в штанах не сидит.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
