Течением на нем шевелило одежду и, казалось, будто кто-то осторожно его ощупывал под водой. Он уже не чувствовал ног и рук. Тепло уходило с периферии к сердцу. Явь мешалась с видениями. Вот над головой пролетели большие белые птицы, с плеском попадали в воду. Одна из этих птиц подплыла к нему, обняла крылами, зашептала: «Мой хороший, мой сладечка, щас я тебя согрею». Прижалась к нему жарким телом. Он почувствовал, как горячие крылья-руки обнимали его, гладили. На минуту сделалось так легко и радостно: «Она спасет меня».
— Наташа, выведи меня, умираю, — простонал вслух Венька.
Вспугнуто мелькнули в темени белые крыла с алой родинкой:
«Я не знаю дорогу, мой хороший». Ледяные щупальца тянулись из непросветной темени, корежили его обессиленное тело.
Вдруг егерь увидел движущийся над водой столбик света. Клонясь вперед, столбик приближался к нему, обретая очертания детской фигурки. Мальчик в длинной белой рубашке шел по поверхности воды.
— Вовка, сынок. Научи меня идти так же, не замочив ног.
«Мои грехи пишутся на песке, твои на камне», — эхом прозвучал голосок. Мальчик растаял в ночи.
Вода шумела в темноте, прибывала. Егерь стоял, задрав подбородок, чтобы не захлебнуться. Шаг в сторону, и он погружался с головой. Все чаще его накрывали волны забытья. Слышались голоса, проглядывали из тьмы лица.
— Солдатик, а солдатик, — услышал он глуховатый старческий голос. — Иди за мной, солдатик. — Егерь разлепил веки. Рядом с ним стояла старушка в платке. — Иди за мной, мой жалкий. Иди, не бойся.
— А ты кто, бабунюшка, — как маленький ухватился за нее Венька.
— Забыл ты меня, жалкий мой, — покачала головой старуха. — Иди, иди жалкий за мной, тут мелко… Помнишь, сидела я на базаре в уголочке, плакала? А ты мимо проходил. Нагнулся ко мне, спросил: «Что ты, бабушка, горько так плачешь?» Я говорю, милостыню в баночку мне накидали, а какой-то охальник в горсть себе высыпал и убег. И теперь мне даже хлебца не на что купить. А ты с руки часы с блестящим браслетом снял, мне в подол положил и убег… Видишь, дорожка от тех часов на воду легла серебряная. По ней солдатик к берегу и гребись. Очнулся Венька, белая дорожка от луны на воде серебрится. Пошел он маленькими шажками по этой дорожке. Все мельче — по пояс. Мотор заурчал. Все ближе, ближе. Прожектор ему в глаза ударил. Волной от катера накрыло.
— Смотри, наша Муму всплыла, — узнал он голос Камуфляжной Лапы. Хреновый из меня Герасим. Дай-ка я ему по башке веслом хлопну!
— Кончай, Боб! Когда на виселице веревка рвется, второй раз не вешают, — остановил его Кабанятник. Схватили под мышки, втащили в катер. Бросили на кучу рыбы.
Венька почувствовал, как край стакана больно вдавился в губу: «Пей!»
Водка обожгла рот. Венька ощутил, как горячий комок катится по горлу, разливается в животе.
— Выкинь его, не хера катать, — выругался Камуфляжья Лапа. Катер вскоре ткнулся о берег. Веньку толкнули за борт. На четвереньках выполз из воды, упал на землю.
— Хорошо, он теперь через полгода оклемается, — сквозь шум двигателя донесся до него голос Кабанятника. — Часа три в ледяной воде просидел.
— Его яйцами теперь только гвозди забивать, — заржал Камуфляжья Лапа.
— Спасибо тебе, бабуль, — пляшущими губами выговорил егерь и, спотыкаясь, побрел по блестевшему под луной ковылю.
Глава двадцать третья
Солнце поднялось над поймой, когда над желтой палаткой жутко заскрипели тормоза. Все трое, заспанные, выскочили наружу. Прямо у входа стоял по самую крышу заляпанный грязью УАЗик. От радиатора валил пар. Из кабины выпрыгнул егерь. Трое попятились. Даже Камуфляжья Лапа по-бабьи прикрыл рот ладонью. Голова егеря вся была белой, будто густо обсыпана снегом. В проваленных глазницах горели два желтых слепящих огня: на них нельзя было смотреть, как на солнце. В первый момент они даже не разглядели в его руке пистолет. Венька уперся взглядом в Камуфляжью Лапу.
— Топай, Бобик, к воде. И вы за ним, ну, — трудно разлепляя губы, страшно выговорил егерь, направил ствол на Камуфляжью Лапу. И тот, подчиняясь, горевшему в глазах егеря огню, двинулся вперед. Все четверо шли к берегу в полном безмолвии. Алик и Камуфляжья Лапа были обуты в кроссовки. Кабанятник шлепал по грязи в белых шерстяных носках. У воды все трое остановились. Смотрели на Веньку.
— Щас будем искать Муму. — Он вскинул пистолет. Негромко хлопнул выстрел. Сорванная с головы Камуфляжьей Лапы кепка закачалась на воде. — Ну-у!
Алик первый шагнул в воду по колено. За ним полез Кабанятник. Эти двое погрузились в воду по пояс, повернулись к егерю, ждали. Камуфляжья Лапа стоял по колено, держась за борт катера. Вдруг он быстро перегнулся через борт. И когда развернулся лицом к егерю, в правой руке блестела острога. Он закричал и метнул ее, как копье, целя егерю в лицо. Одним из рожков егерю вспороло щеку. Острога вонзилась в землю позади, задрожала древком. Тут же хлопнул выстрел. Камуфляжья Лапа попятился, все сильнее и сильнее запрокидываясь назад. Упал спиной в воду. Задергался. Кабанятник и Алик недвижно стояли в воде.
Кровь из разорванной щеки заливала куртку. Венька подошел ближе, вскинул пистолет.
— Не надо. Прости нас, — закричал Кабанятник. Алик полз по грязи на коленях, плакал.
— Тащите на берег, а то захлебнется, — показал пистолетом егерь на баламутившего воду ногами Камуфляжью Лапу. Когда его выволокли на склон, тот уже был мертв. Пуля пробила сердце, навылет.
Теперь в широко раскрытых глазах Камуфляжьей Лапы стояло весеннее небо. Промелькнула в зрачке низко пролетевшая ворона. Егерю показалось, будто Боб подмигнул ему.
Глава двадцать четвертая
Весь этот день прошел для егеря как в тумане. Хирург накладывал швы на рассеченное острогой щеку. Допрашивал следователь. Возили на место происшествия. Венька рассказывал и показывал, как все произошло.
К вечеру его начинал бить то сильный озноб, то вдруг делалось так горячо, будто его окунали в кипяток.
Танчура собрала на него все одеяла, шубы. Щипало от пота шов на щеке.
Вовка взбирался к нему на кровать, гладил отца по волосам:
— Пап, а зачем ты их мукой натер?… А она смоется? Мамка говорит, на все время… Ты мне так тоже сделаешь.
— Кыш отсюда. Дай отцу полежать спокойно. Видишь, болеет. Иди вон по телеку мультики твои про Скруджа.
— Не надо. Я ему лоб холодю. Он мне велел. — Вовка клал обе прохладные ладошки Веньке на лоб. — Так холодит, пап? Давай снега принесу.
— Смотри шов не задень, холодильник. Вень, я полотенце намочу. На лоб положим?
