Поднявших руки собрали отдельно в лагерном клубе, с ними разговаривали подробнее. Потом такие встречи происходили довольно часто. Впервые за много лет Вилямцек увидел книги, брошюры, давно запрещенные в Германии. За одну такую брошюрку там бы немедленно пришлось угодить в концлагерь. А здесь эти книги открыто лежали на столах, их свободно читали, обсуждали. Читал их и Вилямцек, и постепенно, день ото дня, растапливалось непонятное ему самому упрямство. Францу казалось, что он вновь познает правду. Но пока это была абстрактная правда. Как-то раз майор предложил желающим подписать обращение к германским солдатам. Франц отказался — с гестапо не шутят. Эрне не поздоровится, если прознают, что рядовой Франц Вилямцек обращается из плена к немецким солдатам с призывом кончать войну. Нет, нет… Он-то, по существу, против обращения не возражает, но у него семья. Франц так и сказал майору.
Среди пленных были такие, которые начинали рассуждать совсем так же, как русские. Это не избавляло никого из них от работы, не давало ни привилегий, ни дополнительного пайка. Пленные с утра ходили километра за три, за четыре на какую-то стройку, рыли котлованы, клали стены; к вечеру, усталые, возвращались в лагерь. Плен оставался пленом. Сосед по нарам, белесый парень из Веймара, сказал как-то Францу:
— На кой дьявол нужны мне эти дискуссии? Спать мне от них не мягче. И еда та же и на работу гоняют. Знал бы, не связывался.
Парень из Веймара раньше тоже был комсомольцем, тоже поднимал руку ка первом собрании. Франц ответил ему:
— Может быть, тебе еще жену в лагерь выписать? Тогда будет помягче. Плен с полным комфортом…
— Жену не жену… Но ты смотри, что получается: в Германии нас сажали? Сажали. Я едва ушел от гестапо. Русские тоже держат за колючей проволокой. А они против фашизма. Майор небось коммунист. Вот и получается чертово колесо, как в Люстгартене, — ни конца, ни начала.
— Я тебе вот что скажу, — уж это-то Францу было совершенно понятно. — Мы с тобой не сами пришли в плен к русским. Они нас взяли за шиворот и заставили бросить оружие. Мм воевали против русских, хотя ты сам небось раньше называл Россию социалистическим отечеством.
— Но русские же сознательнее нас. У них была Октябрьская революция.
— Они ее и защищают…
Ни Франц, ни веймарский парень не могли переспорить друг друга.
Осенью среди военнопленных отбирали желающих пойти антифашистскую школу. Вилямцек и веймарский парень покинули лагерь. Учились всю зиму в уединенном, затерянном среди хвойных лесов маленьком лагере, в стороне от железной дороги. В лагерь приезжали эмигранты-коммунисты, они выступали с докладами, рефератами. Многих Франц уже позабыл, об иных думал, что они давно погибли или крепко застряли в Бухенвальде, в Дахау или в каком-то другом концлагере. Встречи с ними здесь, в России, были откровением, — значит, Гитлеру не удалось всех уничтожить, компартия не разгромлена, как кричал Геббельс. Русские помогли сохранить кадры.
Здесь, в плену, Франц почему-то все чаще вспоминал Кюблера. Где-то он сейчас? Может быть, его давно замучили в лагере… Как жаль, что тогда не удалось поговорить с ним «У грубого Готлиба»… За что его арестовали, почему?.. Конечно, он коммунист-подпольщик…
Это открытие больше не вызывало в душе Франца холодного страха, как когда-то в Германии. К Рудольфу он относился сочувственно, и ему хотелось походить на своего друга юности. Франц Вилямцек сам не подозревал, какое влияние оказывал на него Рудольф Кюблер, германский коммунист, попавший в концлагерь по его, Франца, вине…
В лагере немецких военнопленных появился и генерал Зейдлиц — руководитель «Свободной Германии». Под Сталинградом он командовал северным участком германского фронта. Его знали как храброго генерала. Зейдлиц не был коммунистом, но открыто выступил против Гитлера, называя себя антифашистом. Зейдлиц думал по-солдатски прямолинейно: фашизм несет гибель Германии, — значит, против фашизма должны сплотиться все прогрессивные силы. Надо думать о будущем. Германия проснется от летаргического сна. Возможно, Зейдлиц думал наивно: слишком большие надежды возлагал на военных. Но он был честен, генерал Зейдлиц, и его пылкая искренность подкупала. Ему верили пленные.
Ранней весной, когда после непривычно суровой зимы с ее глубокими снегами, морозами, вьюгами влажные ветры принесли наконец оттепель, несколько антифашистов покинули школу. Они вновь стали солдатами, но теперь «Свободной Германии». Генерал Зейдлиц предпринял смелый шаг: он решил связаться со своими коллегами, с командующими дивизий и корпусов, действующих на Восточном фронте. Пусть они хотя бы знают о целях «Свободной Германии». С такими реакционерами в генеральских мундирах, как Геппнер, Буш или Шернер, нечего связываться, но другие, быть может, поймут…
Переходили фронт одновременно на нескольких участках, может быть на расстоянии сотен километров один от другого Иных перебрасывали на самолетах, но Франц Вилямцек пробирался пешком через глухую чащобу. Тем же путем он должен был вернуться обратно. Конечно, если все сойдет благополучно.
…Вышли после полуночи с расчетом, что под утро Вилямцек доберется в тылы дивизии, командиру которой он должен был вручить пакет Зейдлица. Франц совершенно не представлял, как все произойдет. Малейший промах — и концлагерь обеспечен. Может быть, и того хуже.
На это задание Вилямцек отправлялся с настроением, отдаленно похожим на то, что испытывал он когда-то, расклеивая листовки на улицах Веддинга. Франц был мастером на всякие выдумки, чтобы досадить полицейским, гонявшимся за комсомольцами. Если говорить о политической летаргии (тут Вилямцек вспомнил выступление генерала Зейдлица в антифашистской школе), то он сам долгие годы пребывал в состоянии какого-то летаргического сна. Теперь он проснулся. Франц и сам еще не подозревал, какие перемены произошли в нем за последние месяцы. Нет, еще раньше — после того спора на свадьбе у брата с эсэсовцем Гнивке, после концлагеря и несостоявшейся встречи с Кюблером… Теперь он вновь становился самим собой.
5
Трое русских солдат, одетых в белые маскировочные халаты, и еще один (Франц встречал его в школе), судя по выговору — баварец, проводили Вилямцека через ничейную полосу. Дальше пошел один. Участок фронта был глухой, тихий — болота и леса. Немцы и русские держали оборону на опорных пунктах, и Франц, благополучно миновав населенный пункт, к рассвету вышел на дорогу, обозначенную на карте. Он спрятал лыжи, закинул через плечо автомат и еще около часу шагал по наезженной колее, перешагивая через подмерзшие ухабы. Под тонким хрустящим льдом стояла вода.
Франц отлично изучил по карте прифронтовой район. По его расчетам, километрах в шести должно быть село, в котором он намеревался задержаться. Все шло нормально. Перед селом его нагнала грузовая машина. Вилямцек сошел с колеи и поднял руку. Шофер посадил Франца в кабину. Он порожняком возвращался с передовой, возил снаряды на артиллерийскую позицию. Закурили, разговорились. Водитель доволен — хоть есть с кем перемолвиться словом. А то глаза сами слипаются. Того и гляди соскользнешь в кювет. Вот чертовы дороги — что зимой, что летом, все одинаково. Это не автострада. Там бы сейчас с ветерком… В эту пору, перед рассветом, всегда ко сну клонит. Почему бы это?
Ехали медленно. Шофер спросил солдата: куда бредет он в такую рань? Франц ответил:
— С пакетом, в дивизию. Она все на старом месте?
— Там, где была. Я тебя километров десять не довезу.
— Нет, я вылезу раньше. — Франц назвал ближайшее ело. — Там дружок у меня. Может быть, встречу.
Шоферу не хотелось трястись одному. Снова придется клевать носом..
— Плюнь ты, поедем дальше. Охота тебе торчать здесь. Негде приткнуться. Два дома и осталось целых. Ты разве не бывал тут?
— Был как-то, раз или два…
— Ну так вот. А там, — шофер говорил о каком-то большом селе, — там и отдохнуть можно, в обогревалке. Полевая почта есть. Можешь письмо отправить. А главное — штаб рядом.
Вилямцек согласился. Документы его хоть и в порядке, но с полевой жандармерией все же лучше не встречаться. У них какой-то собачий нюх, придерутся к чему угодно. А на машине проще. Водитель ничего не подозревает.
— Пожалуй, поедем. Курить хочешь?
— Спасибо, у меня есть…
Совсем рассвело, когда Франц распрощался с общительным шофером. Первым делом пошел в обогревалку — в «солдатский отель», как прозвали такие пункты, раскинутые в прифронтовой полосе. Народу здесь оказалось немного. Перекусив, Франц вышел на улицу. Он не хотел долго торчать среди дня в обогревалке — вызовешь подозрения. Пошел бродить по селу. На одном из домов увидел вывеску — полевая почта. Шофер был прав. А что, если?.. Мелькнула озорная мысль. Что, если послать Эрне деньги. Марок триста у него наберется.
