XIX
Все-таки американцев не зря называют технической нацией. Документы, по которым Штейн попал в Рейх, были высочайшего качества. Никакая экспертиза не смогла бы выявить подделку. Ксивы были аутентичны оригиналам. В техническом отделе ГРУ ГШ РККА тоже служили хорошие специалисты по подделке документов, но оборудование было хуже американского и это сказывалось на качестве. В бытность свою кадровым сотрудником разведупра Штейн мало полагался на мастерство отечественных фальсификаторов. Он старался разрабатывать легенды так, чтобы фальшивыми документами пользоваться только самое первое время.
А теперь в Рейх предстояло въехать представителю норвежской нефтяной компании, имеющему официальной целью командировки переговоры с немецкими властями о предоставлении норвежской стороне концессии на разработку нефтяных месторождений Грозного и Баку. Такая легенда была хорошо мотивирована. Вермахт стоял на Кавказе, норвежские нефтяные фирмы не уступали английской «Бритиш Петролеум» и американской «Стандарт Ойл». Норвегия была оккупирована, но ее жители были признаны Гитлером расово близкой нацией. Допуск норвежцев к разработке кавказских нефтяных месторождений был выгоден и Рейху, и Норвегии. Рейх получал дешевое топливо, произведенное чужими руками, а Норвегия — нефть, не ею завоеванную. Поэтому сейчас, осенью сорок второго, норвежский нефтяник воспринимался в Рейхе как желанный гость.
Профессор Рикард поколебал представления Штейна о профессуре. Он ожидал увидеть ученого сухаря в очках и с бородкой клинышком, книжного червя, засушенного между стеллажей с фолиантами. Но на кафедре в университете агент американской разведки застал красавца-атлета лет сорока в модном спортивном пиджаке с ватными плечами, с ослепительной белозубой улыбкой и лихо зачесанными назад смоляными волосами. Рукопожатие профессора было крепким, как у штангиста, да и сама манера говорить громко и раскатисто выдавала в нем человека успешного и уверенного в завтрашнем дне.
— Вы профессор Рикард? — спросил Штейн, не затворяя двери кафедры и все еще надеясь, что ошибся.
— Я, — подтвердил атлет. — Вы за рецензией? Она еще не готова. Зайдите через недельку.
— Я не за рецензией, — виновато промямлил Штейн.
— Тогда какого дьявола вы морочите мне голову? У меня дел по горло!
Любой другой на месте Штейна закрыл бы за собой дверь и, краснея от досады, быстрым шагом направился бы на вокзал за обратным билетом. Но Олег Николаевич проводил уже не первую беседу с заданным результатом и по опыту знал, что не важно, как началась беседа, важно то, чем она закончилась.
— Я прибыл из-за границы, чтобы познакомиться и переговорить с вами. Если вы сейчас заняты, то мы можем перенести нашу беседу на более удобное для вас время.
— Из-за границы? — атлет-профессор сбавил тон и смущенно улыбнулся. — Извините меня, пожалуйста. Я спутал вас с одним диссертантом. Друзья попросили меня написать рецензию на его работу, а мне, честно говоря, не до того. С этого учебного года курс, который я читал в университете, исключен из программы. Я остался без студентов, а мои научные труды не публикуют в Германии. Их вообще нигде не публикуют.
— Почему? — недоуменно спросил Штейн.
— Потому что Германии стала не нужна фундаментальная наука. Теоретики сейчас в загоне. Рейху нужны не отвлеченные теоретические исследования, а гарантированный результат, который можно отлить из стали или построить из бетона. Вот только никто из бонз, стоящих у власти, не хочет понимать того, что для развития прикладной науки необходим прорыв в науке фундаментальной. Скажем, изобрел бы Александр Белл свой телефон, если бы не было теории электричества? Или сумел бы Эдисон создать свой фонограф без волновой теории?
Штейну не было никакого дела до этих двух упомянутых господ, равно как и до теории электричества, но он из благоразумия сочувственно покашлял в кулак.
— Вот, изволите видеть? Упаковываю свои вещи и книги. Перед вами — высококвалифицированный дипломированный немецкий безработный с докторской ученой степенью. Я уже подумываю, а не переквалифицироваться ли мне в конные полицейские. Я — чемпион Вюртенберга по скачкам и конкуру, и мне наверняка пойдет форма с латунными пуговицами.
— Ну, зачем же так грустно? Вы могли бы преподавать, например, в Берне. Это совсем недалеко отсюда, каких-то триста километров.
— В Берне?! — насмешливо переспросил Рикард. — После Гейдельберга мне преподавать в Берне? Скажите уж лучше — учительствовать в школе. По крайней мере, мои ученики будут хорошо знать никому не нужную физику. Берите вот эти книги и помогите мне донести их до машины.
Штейн с готовностью подхватил две довольно объемистые пачки книг, перевязанные тесьмой, и последовал вслед за профессором к его машине.
— Вы знаете, что такое Гейдельберг? — спросил профессор через пять минут, захлопывая багажник, куда они уложили все эвакуированное имущество.
Не дожидаясь ответа, он продолжил:
— Гейдельберг — это сильнейшая научная школа в Европе, а может, и в мире! Сорбонна и Оксфорд — просто приготовительные классы по сравнению с Гейдельбергом! С четырнадцатого века на этом самом месте трудились и мыслили лучшие умы тогдашней науки! Какие имена! Это же люди, двинувшие нашу цивилизацию вперед, от мрака невежества к высокой культуре. Вы только представьте себе, целых шестьсот лет ушло на становление гейдельбергской научной школы и вот теперь, при Гитлере, эта школа разваливается.
— А вы не любите Гитлера?
— Это провокационный вопрос, молодой человек! Откуда я знаю, что вы не из гестапо? Я просто обожаю нашего дорогого фюрера. Я не устаю им восторгаться! Я все ладони отбил, аплодируя ему! Так и передайте тем, кто вас ко мне подослал.
— А если я не из гестапо?
— Да? А откуда же вы?
— Я же сказал вам, что приехал из-за границы. Из Норвегии.
— Ну, сказали тоже, — разочарованно протянул профессор. — Какая же Норвегия — «заграница»?
— Действительно, я приехал из Норвегии, но разыскать вас меня просили мои американские друзья.
— Американские? — насторожился Рикард.
— А что вас удивляет? Ваши работы опубликованы во веем мире. Ваше имя известно не только в Германии, но и за океаном. Мне кажется, я прибыл как раз вовремя, чтобы успеть сделать вам предложение первым.
— Какое?
— Если вам так претит преподавание в Берне, то, что вы скажете, допустим, о Гарварде?
— Не знаю. Я ни разу не был в Америке, хотя лет десять назад встречался с американскими коллегами на симпозиумах по моей тематике.
