На Литейном бурное человеческое море катило с величавой медлительностью бесконечные пестрые волны.
Как на параде, строго сохраняя равнение, сомкнутыми колоннами идут пехотинцы, кавалеристы, артиллеристы, саперы, пулеметчики, самокатчики, связисты, матросы. Вперемежку с войсками шагают рабочие и работницы.
Влились и растворились в могучем потоке пропотевших и пыльных тел, пурпурно-красных знамен, оркестров, лошадей, моторов…
На остановках хватали своих командиров, членов ротных комитетов, и качали их, подбрасывая на уровень шелестящих красным шелком знамен.
До хрипоты пели марсельезу. Хочется новых, поднимающих и бодрящих песен, отражающих великие, неповторимые сдвиги души, песен, написанных в вихре восстаний, под звуки залпов, возвещающих о победе.
* * *
Летняя белая, унизанная прозрачными туманами петербургская ночь нависла над прямыми линиями гудящих железом, камнем и топотом улиц.
Демонстранты расползлись, рассеялись по всем направлениям. Растаяли в качающейся тени скверов, садов, бульваров, площадей. Отдыхают, чтобы с выходом солнца снова развернуть алый шелест знамен, начать свое победное шествие по улицам насторожившегося в смутной тревоге города.
Чтобы, протестуя против войны, еще раз прокричать на весь мир о своей проснувшейся огромной силе и энергии в разрушении старого и создании нового порядка вещей.
Чтобы снова, построившись в серые квадраты плотно жмущихся друг к другу тел, переполнить до отказа бетонные коридоры проспектов, улиц, переулков, тупиков, взбудоражить и залить город пенистым, сердито урчащим потоком человеческой лавины.
Чтобы снова четким выкриком песен, звоном сотен оркестров, оглушающим гулом барабанов повергнуть в озноб, жуть, ужас и немую оторопь нахально и трусливо сверкающие платиной, жемчугом, изумрудами, бриллиантами зеркала витрин.
Чтобы снова заставить замолчать скрипки и виолончели кафе, баров, шантанов, ресторанов, театров, кино и залитых матовыми огнями зал.
Чтобы снова сказать сотнями тысяч огрубевших, голодных, сведенных отчаянием глоток властное:
– Довольно!!!
* * *
Таврический сад – цыганский табор. Во всех аллеях расположились живописно пестрые группы солдат, рабочих и женщин. Братание полное. Серые гвардейские шинели обнимаются с засаленными кожанками выборгских слесарей, с яркими фуфайками текстильщиков. Запахи прелых шинелей, овчин, прогорклого человеческого пота струятся в охлажденном воздухе.
Горят костры по всему саду и на прилегающих к нему улицах.
У парадного подъезда дворца пылает громадная охапка березовых дров, переложенная сухими досками и сеном.
Веселые пляшущие языки пламени лижут прозрачную пелену тумана, спиралями идущего с моря, от Невы.
У костров греются. Кипятят чай. Прикатили походные кухни. Варят ужин.
В коленкоровой пасмурной ночи, дрожащей в озаренья шипучих костров, льются задушевные речи рабочих и солдат.
Таврический дворец в крепком кольце многотысячной возбужденной массы. Он точно средневековый замок, осажденный врагами.
Через каждые полчаса к парадному подходят все новые и новые колонны. Настойчиво вызывают засевших там министров «держать речи».
Министры выходят испуганные, жалкие, с меловыми лицами, точно конокрады, пойманные мужиками. Пытаются уговаривать. Просят разойтись по домам. Дают обещания. Но не верят больше министрам…
Какого-то министра чуть не избили. За него вступился известный большевик Каменев. Выручил.
Власти в Петрограде нет.
Что-то скажет завтра петроградский совет? От него все зависит.
* * *
Чудеса в совете! Петросовет большинством голосов принял резолюцию с отказом от власти…
Весь гарнизон, все рабочее население единодушно кричит тысячами своих знамен:
– Вся власть советам!..
А совет, возглавляемый эсэровскими и меньшевистскими мямлями, говорит:
– Я не хочу власти!..
Избиратели приказывают, а избранные плюют в лицо своим избирателям и называют их немецкими шпионами.
Встретил знакомого сапера-бородача. Он ругает меньшевиков и эсэров.
– Вот, жулики! Не берут ведь власть-то, а?? И что нам с ними делать теперь, с предателями?!
– Нужно разойтись по домам и немедленно организовать перевыборы совета, – подсказывает бобриковая фуражка.
– А как ты их, паршивцев, переизбирать станешь, ежели у них мандатам срок не вышел? – спросил какой-то законник.
На законника набросилось сразу несколько человек.
– К черту сроки! Революция теперь ал и нет?
– Долой их, подхалимов!
Продают нашего брата!
– Снюхались с буржуями…
– Переизбирать надо!..
– Большевиков, чтобы всех до одного ввести!
* * *
Несколько часов подряд к Таврическому дворцу идет волна ратников последнего призыва.
Говорят: их сорок пять тысяч.
Мобилизовали накануне Февральской революции. Загнали в грязные казармы около Николаевского вокзала и… забыли о них в сутолоке событий.
Им не давали ни обуви, ни белья, не обучали на строевых занятиях. И эти сорок с лишним тысяч пожилых, обремененных семьями мужиков в самые горячие месяцы деревенской работы сидели, ничего не делая, в казармах на голодном пайке.
Сидели и гадали на пальцах. Распевали свои унылые мужицкие проголосные песни.
Теперь они вышли на улицу и тяжелой поступью, подпоясанные веревками, поясами, в холщовых рубахах и рваных бахилах, в распустивших усы лаптях, с налитыми кровью глазами, как зубры, встревоженные волчьей стаей, идут демонстрировать против временного правительства.
На казенных фуражках ярко отсвечивают приплюснутые кокарды. И только по кокардам видно, что это солдаты.
В лице этих грязных ратников с всклокоченными бородами и волосами идет протестовать против войны и империалистической политики Керенского вся необъятная мужицкая Россия.
Земляная стихия требует мира и земли. Корявые буквы плакатов грозно и властно кричат:
– Долой войну! Довольно крови! Довольно жертв! Это наша воля. Горе тому, кто будет ее игнорировать!
Старенький отставной генерал, оглядывая полчища ратников, их наскоро сшитые красные знамена с неуклюжими безграмотными надписями, испуганно бормочет:
– Господи Иисусе! И откуда их прет столько?.. Что за войско? Что за войско? Это – не армия… а разбойника Чуркина шайка какая-то! Господи, до чего довели Россию нынешние правители!..
К генералу подходит коренастый белобрысый солдатик с винтовкой на ремне, увешанный патронами. И, стянув в злобной усмешке толстые красные губы, не своим голосом кричит:
– Замолчь, старый хрен! Как ты смеешь против революции агитацию пущать?? Кто такой? Хошь, я тебя сейчас в Петропавловку представлю? Ты у мене поговори, паршивец!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
