– Помогите… За мной гонятся… Пожалуйста…
Мужик в кепке, с «беломориной» в зубах пожал плечами. Машина рванулась с места. Аня глянула в зеркало. Никого. Пустая улица. Она потрогала мокрое пятно на джинсах – между ног и на одной штанине.
* * *
Интервью заканчивалось. Майор – после трех рюмок – наконец разговорился.
– Я думаю, никакие это не маньяки. – Он почесал подбородок. – Так, мужики… Может, кто и отсидел… Пили лет пятнадцать паленую водку. У нас подпольный завод до-о-олго проработал. Лет может десять, а то и пятнадцать. Только в том году хозяина посадили. Кто от нее не умер, мозги точно завихрились. Ну что, московские гости, как по-вашему? Маньяки это или нет?
– Не знаю. – Аня сделала неопределенный жест плечами.
– Ну вот, и я не знаю тоже…
* * *
– А тебе вообще куда? – спросил водитель «газона».
– Мне бы в милицию… На нас напали…
– Ну, если надо, отвезем и в милицию.
Водитель убрал левую руку с руля, незаметно вытащил из-под сиденья тесак. Он посмотрел на Аню, улыбнулся. Аня улыбнулась в ответ.
Юго-Запад
Я вышел из автобуса. «Икарус» отъехал, выпустив вонючий черный дым. Я перешел через улицу к облезлым панельным домам. На первом этаже одного, над железной дверью, была красно-желтая вывеска с неровными буквами: «фирма сэйф – автомобильная сигнализация».
Квартира была на втором этаже. Я отомкнул общий коридор, потом квартиру. Внутри было пусто, но еще сохранился затхлый запах чужого жилья. Ремонт папа не делал.
В комнате у стены валялся полосатый тюфяк, полуприкрытый одеялом без пододеяльника. На стене висел календарь пятилетней давности – на девяностый год – с рекламой мотоциклов «Минск». На красном мотоцикле сидели улыбающиеся парень и девушка в джинсах и кожаных куртках.
На полу у стены стояли три коробки от бананов. Я открыл одну. Сверху лежали несколько пачек долларов и белорусских рублей, под ними – блокноты, визитки, счета, распечатанные на принтере. Я подошел к окну. Оно выходило на улицу. По ней ехал «восемьдесят первый».
Папа купил эту квартиру неделю назад. Он, когда ушел от нас, два года жил на съемных. Перед отъездом мамы в Австралию они продали нашу старую квартиру в Серебрянке, и папа купил эту. Я должен был жить с ним до лета – закончить третий курс, а потом тоже переехать в Мельбурн – к маме и ее новому мужу.
В другой комнате зазвонил телефон. Он стоял на полу: старый зеленый аппарат с треснувшим корпусом. Наверно, он остался от бывших хозяев. Я взял трубку.
– Привет, – сказал папа. – Ну, как тебе твое новое жилище?
– Нормально. Я еще, в общем, только зашел…
– Ну, привыкнешь постепенно. Вещи твои давай завтра перевезем. Я занят сегодня до ночи. Хорошо?
– Хорошо.
– Когда надо освободить квартиру?
– Надо было вчера.
– Ничего, потерпят. Днем больше, днем меньше, как говорил философ Кант… Да, жратвы там нету никакой, и холодильника тоже нет. Поэтому ты возьми денег – найдешь там, в коробках, – купи чего-нибудь. Меня можешь не ждать сегодня. Я буду поздно. Или вообще не приду. Зашиваемся вообще, просто какой-то пиздец… Ладно, все, извини, больше говорить не могу… Обнимаю.
– Пока.
Я наклонился, положил трубку на аппарат. Внутри что-то звякнуло. На стене был наклеен фотообой – берег моря, пальмы и маленький белый кораблик на горизонте.
* * *
– Восемнадцать тысяч пятьсот, – сказала продавщица. Ей было, наверно, немного за двадцать. С длинными русыми волосами, заколотыми по бокам заколками-«бабочками».
Я отдал ей двадцатку, сунул хлеб, колбасу и кетчуп в пакет, сгреб с тарелочки бумажки сдачи. Девушка глянула на меня и отвернулась к кассе.
* * *
Мои вещи уместились в четыре коробки от бананов – они сейчас стояли на заднем сиденьем папиной «Мазды». Все остальное я выбросил – шмотки, которые больше не буду носить, книги, которые прочитал и читать уже больше не буду, кассеты с группами, которые давно уже не слушал.
Мы ехали по унылому частному сектору. Низко над домами висело пасмурное небо.
– Не желаешь отметить переезд? – спросил папа. – Можем заехать в универсам – бутылку виски, закуски нормальной… Ты как, виски пьешь?
– Пью.
– Ну и отлично… Значит, как? Отмечаем?
– Давай.
* * *
Мы сидели в комнате на полу, прислонившись спинами к фотообою. Папа взял бутылку виски с черной этикеткой, налил в два пластиковых стакана.
– Ну, давай за тебя, сын. За то, чтобы в жизни твоей все было так, как ты хочешь сам. А это, поверь мне, самое главное.
Мы чокнулись, сплющив стаканы. Папа выпил одним глотком, взял рукой кусок мясной нарезки, прожевал, повернулся, глянул на фотообой.
– А на майские, когда немного разгребусь, съездим отдохнуть с тобой, не возражаешь? К морю… Ты когда последний раз на море был?
– Года три назад… Да, три… В девяносто втором… – Язык слегка заплетался, хоть я пил гораздо меньше папы. – Ты что, не помнишь, как мы ездили втроем на базу отдыха…
Папа хмыкнул.
– Ну ты, брат, даешь… За три года эти знаешь, сколько всего было? Я не помню часто, что было вчера, а три года…
Он взял бутылку, налил себе еще. Я показал, что мне – чуть-чуть. Он налил немного больше.
– А сейчас, давай, выпьем знаешь за кого? За маму… Ты, может думаешь, что если мы в конфликте, и тэ дэ, или сам ты, может, обижаешься… Пойми, я могу сказать тебе одно. Может, ты и сам про это знал. А если нет, то вроде как пора… Мы лет десять или больше жили с ней – ну, как бы, каждый сам себе. Она себе, а я – себе. Не разводились только потому, что ты… Чтобы не травмировать тебя… Цивилизованные люди, образованные… Кандидаты наук, все-таки. Это не какие-нибудь пролетарии… Ты вот помнишь хоть один скандал?
– Помню…
– Ну, один или, там, два… И это за все время… Ты пойми, тебе тогда уже было семнадцать. Взрослый человек, все понимал. Дальше смысла не было, пойми. Сороковник мне, тридцать восемь ей… Если продолжать, то это – все. А так еще есть шансы…
– У тебя сейчас кто-нибудь есть?
– Неважно. Даже если есть, это на тебя никак не повлияет… А ее я все равно уважаю. И, надеюсь, она меня тоже… Да, забыли выпить…
Он чокнулся со мной, выпил, закусывать не стал. Я сделал глоток.
– …Ну так вот. Я хочу, чтоб эти месяцы, пока ты здесь, тебе было хорошо. По максимуму. Завтра же поедем и купим видик с телевизором. И скажи мне, что еще – купим все, что надо… И еще… Чувствуй полную свободу. Приводи сюда, кого захочешь – девушек, друзей. Ты – взрослый человек, сам понимаешь, кому можно доверять, а кому нет. Ограничивать тебя не собираюсь – знаю, что это такое. Сам тебе особого внимания уделить не смогу – работы, блядь, столько… – Папа прислонился к стене, закрыл глаза. – Бизнес есть бизнес. Его надо двигать, двигать… Это потом уже, когда все наладится, можно будет сидеть и плевать, собирать капусту. А до этого года два еще надо вкалывать. Ну, может, год…
Я поднялся, держась за стену.
– Я выйду на улицу, воздухом подышу…
– Конечно, давай. Вперед!
* * *
На углу дома, рядом с магазином, стояли мужчина и женщина. Лиц не было видно. Мужчина орал:
– Ты что, хуево поняла, что я тебе сказал? Хуево поняла?
Я подошел ближе и узнал ее – продавщицу из магазина. Она была в короткой синей куртке и черных джинсах. Он – в кожанке и спортивных штанах: стриженный налысо бык.
– Короче, я тебе сказал…
Он ударил ее кулаком в живот – вернее, чуть выше, в «солнышко». Она сморщилась, вскрикнула, отступила, прислонилась к стене, съехала по ней вниз. Я вздрогнул – вспомнил, как больно, когда бьют по «солнышку». Бык ударил ее ногой, тоже в живот. Я подошел.
