Он глубоко вздохнул.
— Дома Грипнер внимательно за мной наблюдал. Я был уверен: он знает о том, что я сделал, и просто ждет, чтобы я сам об этом заговорил. В детстве мне становилось спокойнее, когда я осознавал, что Грипнер догадывается о моих проделках. Он всегда меня понимал. Для Грипнера мои поступки не делились на хорошие и плохие. Только на правильные и ошибочные. Но как мог я говорить с ним о таком?! Или, вероятно, я боялся, что он меня простит. Я не был к этому готов, потому что сам еще не простил себя.
Для того чтобы спрятаться от его глаз, я несколько дней провел в лесу, размышляя о своей ошибке и молясь Водену о том, чтобы он меня направил. Я постился и, наконец, ощутил покой. Но все равно, не мог простить себя. Я стал считать Брунгильду родственницей, потому что к этому моменту был уверен, что у нас с ней общее… — Сигурд вновь замолчал.
— Общее что? — спросила я.
— Общее зло. Недостаток желания приносить добро ближним. И тогда я решил, что недостоин тебя, твоей чистой любви. Когда я вернулся, душа моя все еще была в смятении. А тут еще твои братья… Гуннар всегда следил за мной, будто… И Брунгильда смотрела на меня так, словно хотела что-то сказать, но я никак не понимал, что именно. Но в ту ночь, когда случился ураган и я подумал, что могу тебя потерять… что мы можем потерять друг друга, я понял, что ты для меня — все, и только твоя чистота в силах меня спасти. Только твое прощение позволит мне простить себя. Но тогда у меня не получилось поговорить с тобой, а потом у меня не хватило духа.
Я обняла его.
— Она наложила на тебя чары, ты не виноват.
— Нет, в это слишком легко поверить.
— Но я в это верю, Сигурд.
— Может, и так, но, может, и нет. Я должен знать, что ты прощаешь меня в любом случае.
— Так знай, что это так. Моя любовь к тебе слишком велика, чтобы исчезнуть после одной ошибки.
Какое-то время мы молча друг друга обнимали. Потом в темноте снова зазвучал его слабый голос.
— Я должен получить прощение Гуннара. Это единственный выход.
Я поднялась и села.
— Ты сошел с ума. Он никогда тебя не простит. Я это точно знаю. Он убьет тебя на месте.
— Я все равно должен поведать ему все, что я рассказал тебе. Если это не сделаю я, то сделает Брунгильда. Лучше уж я…
— Нет! Пообещай мне не говорить ему ничего. Это безумие, Сигурд. Она не скажет ему ничего, если ты пойдешь к ней завтра, как она просила.
— А потом еще раз и еще — когда бы она ни попросила? Нет, я так не могу.
— Ты должен. Делай все, что она хочет. Стань ее любовником снова. Я выдержу… А вдруг она решит вернуться к себе? Ты сказал…
— Неужели ты думаешь, что твой брат слишком глуп, чтобы догадаться, почему она ушла?
— Пусть думает, что хочет. Ты будешь все отрицать.
— Нет, Гудрун. Он должен знать правду.
— Сигурд, если ты расскажешь ему обо всем, то Гуннар может убить и ее.
Сигурд сел рядом со мной.
— Ты так считаешь? В конце концов, это же я нарушил кровную клятву. У нее тогда не было перед ним никаких обязательств.
— Он убьет ее, — солгала я. — Для него гордость дороже всего остального, даже любви, даже Брунгильды. И кто будет требовать с него ответа за ее смерть?
Сигурд упал обратно на ложе.
— Я не знаю, как мне быть.
— Я же говорю: снова стать ее любовником. Это единственный выход. Только теперь ты должен быть осторожен…
— Ты толкаешь меня на такое, Гудрун… Я начинаю думать, что слова, которые сказала мне Брунгильда…
— Я забочусь только о твоей безопасности.
— Я не пойду к ней, — отрезал он. — И больше не говори мне об этом. Я нарушил клятву на крови. И если я повторю это снова, то окончательно лишу себя чести… А теперь подумай о том, какую роль играешь в этом ты. Ты уже обманула Гуннара, сказав о нашей прогулке. Я лучше умру, чем брошу на тебя тень. Да и кому это пойдет на пользу? Тебе? Гуннару? Брунгильде? Нет. Сегодня первый день за долгое время, когда душа моя познала хоть немного покоя. А теперь, когда я с тобой всем поделился… — Сигурд замолчал, будто подумал о чем-то другом.
— Ты мне все сказал? — спросила я.
— Нет, — пробормотал он. — Я только хотел… Ох, Гудрун, я засыпаю на полуслове…
— Погоди, не спи еще. Ты должен пообещать мне, что ничего не скажешь Гуннару.
— Сегодня я больше не могу ни о чем думать. Все эти переживания, эти слезы. Так много надо поставить на свои места. Все это время я только и делал, что думал. Это так утомляет…
— Да, я очень хорошо тебя понимаю. Только пообещай… Иначе я поклянусь, что никогда больше не буду спать.
— Тогда обещаю. Правда, я совсем не понимаю, что именно обещаю… Только, боюсь, я в любом случае покойник.
* * *
Следующим утром мы проснулись одновременно, будто смотрели один и тот же сон. И словно зная, что этот день принесет конец нашему счастью, мы молча сжали друг друга в объятиях, в бесконечном, не знакомом мне доселе отчаянии. Видя ужас в глазах Сигурда, я понимала, что в них отражаются и мои страхи.
В доме было тихо. Я представляла себе, что Гуннар уже восседает на своем высоком троне, ожидая Сигурда, чтобы призвать его к ответу за обман и предательство, в которых Брунгильда призналась ему ночью. Поэтому я не торопилась вставать. И Сигурд, думавший о том же самом, не двигался с места.
Вскоре мать позвала нас из-за завесы, говоря, что уже поздно и она скоро будет убирать завтрак со столов. Так что нам лучше выйти сейчас и поесть. Ее слова не развеяли моих тревог, поскольку были произнесены суровым тоном. Я подумала, что это Гуннар, которому надоело ждать, послал мать за нами. Мы еще немного продлили объятие, затем нехотя отстранились друг от друга. Но отчаяние не отступало, и мы, не отводя друг от друга взгляда, выбрались из-под теплых шкур.
Перед тем, как отдернуть завесу, я прошептала Сигурду:
— Все будет хорошо, вот увидишь! — и заставила себя улыбнуться.
Но не успела я протянуть руку к завесе, как Сигурд пал предо мной на колени и воскликнул:
— Этот день может принести с собой те ужасы, которые предрекла нам прошлая ночь. Я должен сказать тебе кое-что еще до того, как мы предстанем перед Гуннаром и Брунгильдой, если она еще жива. Произошедшее между мной и Брунгильдой стало не единственной роковой ошибкой, которую я совершил. Была еще одна. Я должен сказать тебе о ней сейчас, иначе, боюсь, у меня может не оказаться другого шанса.
Я больше не хотела слышать признаний.
— Сейчас не время, — быстро сказала я. — Что бы это ни было, оно должно подождать.
— Нет, это нужно сделать сейчас. Я должен знать — ты любишь меня, несмотря ни на что. Должен верить, испуская последнее дыхание, что ты любила меня такого, каким я был, а не того, каким себе воображала.
Я схватила Сигурда за руки и заставила встать.
— Я не стану слушать твои слова о смерти, — прошептала я. — И о том, что ты хочешь мне рассказать, я знать не хочу. Приходит время, когда мужчина должен все обдумать и принять решение. И если оно окажется ошибочным, следует оплакать его, но идти дальше. Грипнер был прав, говоря, что в таком человеке, как ты, нет добра и зла. Неужели ты забыл его уроки? Сейчас уже ничто не заставит меня разлюбить тебя. Я любила тебя всю свою жизнь. И всю жизнь верила в то, что не могу любить тебя еще сильнее. Но прошлой ночью, когда мы раскрыли все наши секреты, поделились своей болью и нарушенными клятвами, я стала любить тебя еще больше. И теперь ты оскорбляешь эту любовь, говоря, что можешь сказать мне нечто, способное ее убить. Идем же, иначе Гуннар и Хёгни удивятся тому, что мы так замешкались. И не будем терять надежды.
Я отвела завесу в сторону еще до того, как он успел ответить. К своему удивлению, в зале я не увидела никого, кроме матери.
— Куда все подевались? — спросила я.
— С утра пораньше подались на охоту, — ответила мать, не глядя на нас, смахивая крошки со стола.
— А Брунгильда? Еще спит?
— Нет, ушла вскоре после них.
— Так рано?
Мать лишь пожала плечами и продолжила работать. Мы с Сигурдом обменялись взглядами.
— А Гуторм? — не унималась я. — Где он?
— Уехал вместе с Гуннаром и Хёгни, на лошади Хёгни.
— Тоже охотиться?
— Конечно, нет!
— Тогда зачем?
Мать подняла лицо, и тут я заметила, что ее глаза покраснели.
— Я не знаю, — воскликнула она. Мать бросила крошки из ладони обратно на стол, схватила свой плащ с длинной скамьи, открыла дверь и выбежала наружу.
Все утро и весь день мы работали с ней бок о бок, доя коз и выполняя другую работу. Мать не произнесла ни слова. Я решила, что она беспокоится о Гуторме. Я и сама уже волновалась, потому что обычно братья не уезжают так надолго и тем более не берут Гуторма с собой. Но сейчас все мои мысли занимала Брунгильда.
— Не надо так волноваться, — сказала я матери. — Они за ним присмотрят.
