— Люди часто после беды думают, что могло быть иначе.
— Мама, но ведь могло! Ты бы заметила, что Дженнифер сняла с колокольчика язычок. Все вышло из-за нее.
— Это тебе Савиньяк рассказал?
— Да, — подтвердила Селина. — Ричард еще и Розалин убил… Чтобы не позвала на помощь, а сам сбежал. Маршал думает, что в Гаунау, а их король будет нас спрашивать про Надор и про Зою. Мама, ты как хочешь, а я ему скажу, что… что нельзя укрывать убийцу.
— Нельзя, — согласилась Луиза, с оторопью глядя на больше не льющую слезы дочь, — только, уверяю тебя, Савиньяк скажет, что нужно, сам. И все равно как-то не верится… Ричард — кукушонок, а не волк. Он ведь даже Айри пальцем не тронул.
— Это он. — Сэль сама сейчас походила на Катарину, когда та говорила про Колиньяров. — Ричард пытался отравить Монсеньора! Мама, он мог, и Айри это знала…
3
Люди радовались. Потерявшие почти всё бедняги с умилением смотрели на пышущую здоровьем кормилицу, прижимавшую к груди августейший сверток. Робер угадал — беженцы, как и сам он, в появлении Октавия видели добрый знак. Непривычно умиротворенный Проэмперадор узнавал и показывал молчащему Дэвиду «знакомых» — парня с дайтами, раздающего внукам затрещины Лысого Клода, еще более лысого аптекаря, подобравшего чужую девчушку старого кавалериста, старуху с цветком в горшке…
— Хорошо-то как, монсеньор, — сказал ставший кем-то вроде старейшины трактирщик Боннэ. — С принцем нас примут.
Робер кивнул, он тоже так думал, хотя ответа от Валмона раньше, чем на десятый день, ждать не приходилось. И то если у Кольца знают, где сейчас Проэмперадор Юга, и если того не занесло куда-нибудь в Приморскую Эпинэ.
Встреча продолжалась. Октавия в сопровождении дворцовых гвардейцев, которым для такого случая церковники уступили приличных лошадей, доставили на деревенскую площадь, куда высыпали местные, тут же перемешавшиеся с беженцами. Праздничный колокольный звон и яркое солнце довершили дело — лица расцветали улыбками, от которых Эпинэ почти отвык.
— Монсеньор, — рыженькая женщина, тоже знакомая, протиснулась к ним и теперь старательно задирала подбородок, — монсеньор…
— Да, милая? — А ведь она похожа на Мэллит! Пусть не столь красивая, но хрупкая, трогательная и… смелая. Гоганни ушла от Альдо, талигойка от этого, покойного усача…
— Монсеньор, вы не могли бы… Офицер, который был с вами у Старого парка, он обещал… хотел меня найти…
— Жильбер Сэц-Ариж погиб на пожаре, — хрипло сказал Эпинэ. Рыженькая вздрогнула и даже не отошла — исчезла в веселой толпе, как в омуте.
— Кто это? — подал голос Рокслей.
— Не знаю. Прибилась к нам у Старого парка. Какой-то урод ее не пускал, Жильбер его прикончил. Я и не знал, что они хотели встретиться.
— Нет!
— Нет? — не понял Робер. — Но ты же ее впервые видишь!
— Создателя нет, — уныло объяснил Дэвид. — Если случается такое, то мы одни…
— Лэйе Астрапэ, мы всяко одни! Создатель ушел, старые боги ушли, Алву куда-то унесло… Но Блор отбивался до последнего, а ты его выручил и спас Октавия. Ты для них, — Робер ткнул рукой в пеструю солнечную площадь, — сейчас поважней небожителя. Мы еще не на Кольце, а Карваль еще не вернулся, так что страдать некогда.
— Я не страдаю, — огрызнулся Рокслей, — просто ну не может же быть, что Он согласен на… такое. Или Леворукий сильнее?
— Я тебе что, кардинал? И вообще, — мелькнула престранная мысль, и Робер чудом ухватил ее под уздцы, — из Олларии разбежались не только крысы, но и кошки, так что Леворукий ни при чем. Значит, ты взял не только регалии, но и гарнизонное жалованье?
— Все, что было в мешках. — Теперь Дэвид напоминал просыпающегося. — Я подумал, что нам понадобятся лошади.
— Прежде всего нам требуется провиант и фураж. — Вспоминать мельника, задравшего цену раз в двадцать против обычной, не хотелось. Повесили и повесили. С благословения Левия. — Я еще не сказал тебе спасибо.
— Было бы за что, — отмахнулся последний из Рокслеев. — Каковы будут мои обязанности?
— А ты сам куда хочешь?
— Куда скажешь! Только чтоб дети под ухом не плакали.
— Значит, — сделал вывод Эпинэ, — в арьергард к Блору. Если что не так, сам виноват — спас у Перекатного, теперь терпи.
Шутка вышла глупой, ничего удивительного, что Дэвид не улыбнулся. Отдал честь, будто чужому, и пропал в толпе, как и узнавшая о смерти Жильбера рыжая. Иноходец поправил плохо державшуюся на слишком коротких волосах шляпу, немного постоял, слушая почти праздничный гул, и отправился к обозникам — задерживаться в трех переходах от свихнувшейся столицы было опрометчиво, а праздник… праздник они еще устроят. Когда все закончится и Проэмперадор Олларии отдаст поводья Проэмперадору Юга, а повезет, так и регенту. Не Ноймаринену — Алве.
4
Савиньяк придержал Грато у моста через веселую белогривую речку, так и норовящую умыть прибрежные кусты. Листья маршал узнал — такую веточку, едва распустившуюся, он весной сорвал в Гаунау и назвал калиной. Лето подтвердило догадку зелено-оранжевыми ягодными гроздьями, лето подтвердило слишком многое… Догадливость льстила самолюбию, но лучше бы ошибался Проэмперадор, а не регент! Ли поправил шейный платок и послал Грато на мост. На той стороне было такое же лето и такая же калина. Шестнадцать дней Торку изменили мало, она все так же радовалась теплу, не забывая, что впереди холода.
Чуть ли не из-под копыт выскочила полосатая торская белка, она тащила гриб. Звери мудры, они готовятся к зиме; это людям лето, мир и молодость кажутся вечными. Счастливым людям… Граф Савиньяк знал цену лета — цену передышки, но сегодня можно было не торопиться — Хайнрих обещал быть на перевале лишь через два дня.
Липпе был от границы дальше, чем Агмштадт; правда, гаунасский медведь мог менять лошадей и не тащил с собой дам. Мысль о спутницах оказалась пророческой — госпожа Арамона не замедлила напомнить о себе. Наездницей белокурая дама была средненькой, но от возка отказалась. Очень похоже — ради беседы с глазу на глаз.
— Сударыня? — Ли галантно приподнял шляпу. Еще одна полосатка распласталась на дереве вниз головой, таращась на всадников. Бергеры редко бьют белок — не та добыча…
— Я рискну заговорить с вами о моей дочери, — четко произнесла супруга выходца. — О моей живой дочери Селине. Прошу простить мою наглость, я — мать, как бы напыщенно это ни звучало.
— Я слушаю вас.
— Монсеньор, вы вряд ли подобное замечаете, но меня беспокоит маркграфиня Урфрида. Есть вещи, говорить о которых почитается непристойным, но Селина многого не понимает, а маркграфиня понимает превратно. Мы приглашены, вернее сказать, истребованы ко двору регента и после встречи с королем Гаунау должны отправиться в Ноймар. Маркграфиня собирается туда же. В свое время меня выдали замуж, не считаясь с моими чувствами. Мне с моей внешностью рассчитывать было не на что, но Селина достаточно… недурна собой для брака по любви. Монсеньор, я боюсь, что супруга регента устроит судьбу моей дочери по просьбе своей.
Госпожа Арамона говорила, будто писала очередное неимоверное письмо. Она загодя продумала каждое слово, и Савиньяку это нравилось, тем более что женщина вряд ли ошибалась.
— Чего вы хотите?
Она в самом деле умна, Рокэ можно в очередной раз поздравить, только поздравлять некого.
— Я понимаю, как это звучит, но… Я просила бы изыскать для нас возможность вернуться в Надор без урона для чести Селины. Я знаю, что моя мать стала супругой моего отца, но пребывание в Креденьи для нас было бы тягостно.
— Вы могли бы добавить, что положением, в котором вы оказались, обязаны мне. В Найтоне вы написали весьма примечательное письмо, но почему в нем нет упоминания о моей дуэли с сыном тессория?
— Потому что моя дочь была лишь поводом.
— Вы были преданы королеве?
— Я — нет, моя дочь и Айрис Окделл ее величество любили.
— А вы, именно вы?
— Теперь мне ее жаль… — Не ожидала подобного вопроса и, кажется, не врет. — Окделл, если он убийца, должен быть наказан.
— Он убийца, сударыня. Так что вы думаете о Катарине Ариго?
— Она защищала свою провинцию и тех, кого могла, она очень рисковала… Если б только ее величество не удерживала… супруга в столице после бегства Манриков! Нужно было бежать, а она ждала. Чего?
— Кого, сударыня. Первого маршала Талига. — Если б не несчастливое стечение обстоятельств в лице Рокслея, Алва исправил бы положение, а покинувшая столицу королевская чета поставила бы себя вровень с Манриками. — Сударыня, и все же, почему вы не напоминаете, что ваши нынешние неприятности связаны со мной?
— Потому что не хочу походить на свою мать. Даже если это не так, красиво. Очень красиво.
