париков нет. И вообще, половины массовки нет – кто-то заболел, кто-то еще обедает, кто-то переживает тяжелый развод. Яша попытался запить, и лишь благодаря быстрой реакции Упыря и умным часам удалось предотвратить катастрофу. Сам Упырь ходит не в себе, потому что его юная женушка снова лежит на сохранении с угрозой выкидыша.
В общем, в последний момент полезли косяки, которые где-то скрывались все это время.
Сумасшедшая Офелия, исполняющая очередную трогательную, полную тоски песню, от которой в обычное время зрители начинали хлюпать носами, сорвалась и заорала на тружеников:
– Какого лешего вы делаете?!
– Тут немного подтянуть, – отвечает один, скрежеща инструментом.
Музыка стихает, Офелия замолкает, слышно, как она совершенно не по-девичьи клацает зубами.
Наконец подтянуто. Снова начинается ария – но тут старший рабочий, ругнувшись, прогоняет младшего и начинает скрежетать снова. Офелия издает сдавленный вопль:
– Что происходит?!
– Ослабить. Вы же не хотите, чтобы все лопнуло?
Спустя каких-то двадцать минут они определяются, что на самом деле надо заменить, и Юлия сулит страшную смерть каждому, кто еще раз заскрежещет во время ее исполнения.
В разгар действа приносят наконец занавес – черно-красный, похожий на сон анархиста, – надо делать перерыв и вешать его. После того как он наконец повешен, выясняется, что рельса никуда не годится. Из-за занавеса кричат и скандалят, сам он полощется, и создается полная иллюзия того, что это бунт вещей.
– Стоп! – кричит Юлия. – Осветитель! Вот сейчас наконец-то было то, что надо! Запишите!
Что, интересно знать, запишет осветитель – великая тайна. Зато точно известно: то, что так восхитило режиссера, больше никогда не воссияет. Свет не приручается, хоть ты тресни.
«На генеральных репетициях обязательно должен быть скандал, – философски напоминает себе Мария, незаметно проглатывая таблетку валерьянки, – в таком случае нас ждет невообразимый успех. Час дня уже, а мы еще не раскачались».
Занавес вдруг приходит в движение и начинает гонять людей по сцене – то скоро, то медленнее, а то и поперек, как и положено, символизируя неумолимую судьбину. Гамлет, издав вопль, ожесточенно терзает его – и срывает, рабочие снова лезут, чтобы восстановить статус-кво.
– Продолжайте же, черт бы вас всех побрал! – кричит, срываясь на визг, неузнаваемая Лялечка, и Мария спохватывается: сейчас ей надо не валерьянку распивать, а быть на сцене, излагая Марку-Гамлету результаты обращения взора внутрь себя.
«Спасите!» – только и думает она, взлетая на сцену и пытаясь сделать вид, что уже давно там.
Подлый занавес сдвигается – и Мария-Гертруда оказывается лицом к лицу с Призраком так, что становится глупо отрицать, что она его не видит.
Апофеозом идет основной скандал, после которого Юлия-Офелия откровенно плюет на все, говорит: «Все, я утопилась». И демонстративно садится на передний ряд, всем своим видом показывая, что она выкрутилась – теперь очередь других.
Актеры поют дрожащими голосами, у всех чугунные головы, свет вытворяет черт знает что, музыканты будто впервые играют свои партии. Ноги у всех ватные, языки горят, слова вываливаются из памяти.
Будет ли финал этому всему?
Наконец Юлия, поднявшись, делает знак:
– Стоп! – Открывает рот, точно желая что-то сказать, но машет рукой. – Все свободны.
Когда стаи шатающихся зомби, до недавнего времени бывших воодушевленными, подающими надежды актерами, удалились прочь, в зале остались лишь Юлия, не имеющая сил, чтобы снять все эти Офеличьи накидки, и Мария, которая чувствует себя так, точно на самом деле отхлебнула вина с крысиным ядом. Где-то по театру блуждал тенью своего брата Алексей-Клавдий, то ли отдуваясь, то ли прячась ото всех.
В темном зале скрывался Гуров, который все это время честно пытался не смотреть на прилюдные конвульсии агонизирующих актеров. Наверное, есть что-то хуже незваного зрителя генерального прогона, таящегося во тьме зрительного зала, но представить себе это явление непросто. Полковник сто раз пожалел о своих неформальных методах и проклял фантазии. Но дело есть дело, сам заварил. Он набрал номер Крячко.
Глава 25
Подошел Алексей, все еще в гриме и костюме Клавдия:
– Что, уже разошлись?
– Угу.
– Юля, я говорил тебе, что еще рано давать премьеру. Они же все больные…
– Это их нормальное состояние, хроническое. Ты не сипишь? – обратилась Юля к Марии.
– Вроде бы нет.
– И ты не сипишь?
– Нет, – пожал он плечами.
– И я не сиплю. Эти бездельники постоянно болеют всем, от ангины до простатита. Нет смысла откладывать.
– Они ни слова не помнят.
– Помнят. А не вспомнят – опозорятся.
– Юляша…
– Все! Если ты так настаиваешь – не будем играть. Звони всем и отменяй.
– Кому – всем?
– Телевидение, радио, флюэнсеры и прочая нечисть – тебя сожрут с кашей, и можешь быть уверен, что больше ты их не соберешь.
– Ни-ког-да, – подтвердила Мария, делая глоток, – отменное вино.
Хлопнула входная дверь.
– Кого там черт принес? – удивилась Юлия, поднимаясь и оглядываясь.
В зрительный зал вошли двое – скромно одетый худощавый молодой человек и улыбчивый коренастый мужчина.
– Доброго всем вечера, – сказал крепыш, – позвольте представиться: полковник Крячко Станислав Васильевич.
– Рожнов Степан Александрович, – назвался молодой человек, – следователь.
– Следователь? – светски улыбаясь, осведомилась Мария. – Это интересно.
– Да, – не стал противиться тот и замолчал.
– Чем можем быть вам полезны? – поинтересовалась Юлия.
– Вы – вряд ли, – галантно склонив голову, сообщил Крячко, – а вот Ситдиков Алексей Юрьевич… это же вы?
– Конечно, я. С товарищем следователем мы уже знакомы.
– Вот и славно. Давайте пройдем в какое-нибудь более удобное место?
– Да можно и здесь.
– Можно, – покладисто согласился Станислав, – а вы, дамы, кем будете Алексею Юрьевичу?
– Невеста, – не моргнув заявила Юлия.
– Сестра, – солгала Мария.
– Ну, раз так, то, полагаю, можно и тут, – подал голос следователь Степа и, устроившись в кресле, умостив на колени папку, принялся писать. Станислав же – излагать:
– Итак, вы имеете право давать объяснения и показания
