Галвей стоял посреди своей кухни, словно парализованный. Он никогда до сих пор не видел женщин-пираток. Одного вида пиратского капитана и его команды было достаточно, чтобы довести до медвежьей болезни любого миролюбивого человека. Но эта медноволосая девица с холеной кожей и большими, широко раскрытыми полудетскими глазами, два смертоносных пистолета за широким кушаком, затянутым вокруг ее тонкой талии, и, наконец, шпага, которую она так ловко держит в руке, — это было так ужасно и неправдоподобно, что скорее походило на кошмарный сон! Как ни мало был сведущ Галвей в искусстве фехтования, даже для него было очевидно, что девица достаточно хорошо владеет шпагой. Поэтому он не видел никакого другого исхода из этой шутки, кроме смерти.
— Эй, пошевеливайся! — прикрикнул на него один из пиратов. — Живее, ты, каракатица!
Грохнул пистолетный выстрел, и тяжелая свинцовая пуля, ударившись о каменный пол, взвизгнула у самых ног Галвея. Его жирные щеки залоснились от пота; он в отчаянии зажмурился и вслепую замахнулся шпагой на девушку. Анна шутя парировала удар. Галвей поскользнулся, с трудом удержал равновесие, и сделал внезапный выпад. Анна только этого и ждала: она надеялась, что первый неловкий жест толстяка поможет ей спасти несчастного. Как и любой опытный фехтовальщик, она парировала выпад, отведя клинок в сторону, и легким поворотом кисти резко вывернула запястье противника, вырвав шпагу из его чересчур Крепкого захвата. «Шпагу держи легко, как пойманную птичку в кулаке, — говорил, бывало, ей отец. — И никогда — слышишь? — никогда не сжимай ее!».
Тобиас Галвей, очевидно, ни от кого не получал таких полезных инструкций, и оружие со звоном вылетело из его обессилевших пальцев.
Пираты завопили от восторга. Тобиас Галвей в изнеможении упал на колени.
— Во имя милосердия… — взмолился он. — Пощадите… Я… я с радостью признаю себя побежденным… Я не боец и не военный, я мирный человек…
Хохот пиратов заглушил жалобные причитания несчастного.
— Боец! — насмешливо проговорил Тич. — Какой из тебя боец, приятель? По-моему, ты даже не мужчина! Вот, возьми, — он протянул Анне ожерелье, все еще висевшее на его шпаге. — Этот мешок с салом отдает его тебе. Ты ведь сама слышала! Бери, бери, не стесняйся — это военный трофей, а не просто воровская добыча!
Анна взглянула на Галвея, и оба поняли, что она подарила ему жизнь в обмен на это ожерелье. Ответный взгляд толстяка умолял ее взять его.
— Ладно, — сказала Анна и с горечью добавила: — Моего отца повесили за то, что он защищал свою собственность, и сегодня вор топчет его землю! Так что же такое закон, а что — произвол? Где грань между грабежом и завоеванием? Господь, возможно, знает, во я — нет…
Тич с изумлением уставился на нее.
— Ну да, — не совсем воняв смысл ее тирады, произнес он. — Мы все родились голыми, и поэтому обязаны либо воевать, либо грабить, если не хотим продолжать ходить нагишом!
Анна надела ожерелье, встряхнув головой, отчего ее длинные волосы мягкой золотистой волной легли на плечи. Этот жест, полный естественной грации, вызвал у пиратов очередные возгласы одобрения.
— Браво! — воскликнул Гиббонс. — Надеюсь, петлю палача ты наденешь так же лихо, когда придет время!
— Я тоже надеюсь, — ответила Анна. Толстый трактирщик во все глаза глядел на нее, от изумления даже забыв свой ужас перед пиратами.
— Хочешь еще что-нибудь, крошка? — Тич обвел концом шпаги помещение, предлагая ей во владение все движимое и недвижимое имущество таверны.
Анна растерялась, отыскивая предлог, который мог бы послужить ей извинением от дальнейшего участия в неизбежном грабеже. От душной жары, царившей в таверне, от возбуждения, вызванного поединком, от дюжины разгоряченных мужских тел, толпившихся вокруг нее, рубаха и бриджи девушки были мокрыми, хоть выжимай.
— Я… — проговорила она, наконец, — я хотела бы горячую ванну…
— Слышишь, пес? — заорал Тич. — Горячую ванну для леди, или она вышибет твои жирные буркалы из своих пистолетов, — верно, моя маленькая козочка?
Анна засмеялась, подчиняясь ходу игры ради безопасности Галвея, и была искренне удивлена, увидев, как красный, словно томатный сок, румянец невыразимого ужаса заменил бледность щек трактирщика. Толстяк и в самом деле поверил, что она способна вышибить ему глаза из пистолетов! Никогда еще ни один взрослый человек так не боялся ее. Это было странное и необычное ощущение.
— Э… ванна, миледи, — да, да, конечно, — прошу вас сюда! — пробормотал Тобиас Галвей, направляясь на трясущихся ногах к лестнице, ведущей наверх. Шпага Анны вновь заняла свое место в серебряных ножнах у ее стройного бедра, и девушка последовала за толстым хозяином таверны.
Лейтенант Мэйнард был свидетелем почти всей этой сцены. Он стоял наверху на лестничной площадке, держа в каждой руке по пистолету. Однако, до сих пор он так и не решил, что делать. Погибнуть в схватке с пиратами — к этому он, как и любой морской офицер, был готов без всяких колебаний. Но его бросало в жар при мысли о перспективе быть убитым на глазах этой насмешливой юной бродяжки. Этого он не мог допустить ни за что на свете!
Мэйнард поспешно заковылял назад в свою комнату и подкрепился стаканом сухого вина из своих скудных запасов. Вскоре после этого он услышал, как девушка поет за стеной, принимая ванну. Голос ее мелодично сочетался с журчанием льющейся воды. Бесстыдная маленькая потаскушка! У лейтенанта возникла дикая мысль ворваться к ней в комнату и захватить ее, в надежде что это принесет ему определенные выгоды. Но он знал, что не сможет заставить себя стрелять в голую девицу, а, поддавшись неизбежному в таком случае замешательству, скорее всего сам будет застрелен.
Наконец, пение прекратилось, и лейтенант услышал, как девушка с удивительной мягкостью разговаривает с перепуганными невольницами, которые таскали для нее все новые и новые кувшины с горячей водой. У нее был интеллигентный голос с легким южно-шотландским акцентом, и Мэйнард, чья мать была уроженкой Эдинбурга, внезапно почувствовал странное волнение, как и тогда, когда впервые увидел ее, сходящую на берег с борта пиратского корабля. Вспомнив, как она улыбалась Черной Бороде, Мэйнард вдруг проникся надеждой, что в течение ближайших часов сумеет отнять жизнь у этого бородатого негодяя, прежде чем сам лишится своей собственной. Однако, как он ни старался заставить себя думать о предстоящей схватке с пиратами, мысли его постоянно возвращались к этой загадочной девице.
У лейтенанта было достаточно времени для размышлений, потому что пираты не утруждали себя обыскиванием дома. Спальни, как таковые, мало их интересовали. Но вот снизу донесся отчаянный рыдающий вопль — как Мэйнард догадался, из обеденного зала — и вслед за этим взрыв оживленных голосов и хриплого хохота. Мэйнард, поморщившись, поднялся из-за стола и взялся за оружие, зная, что означает весь этот шум. Пираты обнаружили Бель и Клару в их укромном тайничке…
