По сравнению с напряженным графиком работы во время плавания это был праздный рай. Людям разрешалось не только спать допоздна, но и завтракать здесь, на жилой палубе, прежде чем приступить к выполнению своих утренних обязанностей.
Крозье посмотрел на бутылку и стакан. Оба были пустыми. Он взял со стола тяжелый пистолет – дополнительно отягощенный полным зарядом пороха и пулей. Рука чувствовала разницу в весе.
Потом он засунул пистолет в карман своего капитанского кителя, снял китель и повесил на крюк в переборке. Крозье тщательно протер стакан изнутри чистой тряпицей, которую Джонсон оставлял каждый вечер для этой цели, и убрал в выдвижной ящик стола. Затем он аккуратно поставил пустую бутылку в корзинку с крышкой, которую Джонсон оставлял у задвижной двери именно для этой цели. К тому времени, когда Крозье, выполнив свои служебные обязанности, вернется сюда на исходе темного дня, в корзинке будет стоять полная бутылка.
На мгновение он задумался, не стоит ли одеться потеплее и подняться на палубу – сменить мокасины из оленьей кожи на настоящие башмаки, надеть шерстяной шарф, шапку, свитера и всю верхнюю одежду, чтобы выйти в ветреную ночь и подождать, когда люди встанут, а потом спуститься к завтраку с офицерами и провести целый день без сна.
Он часто делал так по утрам.
Но только не сегодня. Сегодня он валился с ног от усталости. И было слишком холодно, чтобы оставаться здесь хотя бы еще минуту всего в четырех шерстяных и хлопчатобумажных фуфайках. Четыре утра, знал Крозье, это самый холодный час ночи – и час, когда почти все тяжелобольные и тяжелораненые испускают дух и уносятся в тот самый поистине «безвестный край».
Крозье забрался под одеяла и уткнулся лицом в ледяной волосяной тюфяк. Пройдет пятнадцать или более минут, прежде чем тепло его тела начнет нагревать постель. Если повезет, он уснет раньше. Если повезет, он урвет почти два часа пьяного сна, прежде чем начнется следующий день в царстве тьмы и холода. Если повезет, подумал Крозье, уже погружаясь в забытье, он вообще не проснется.
17
Ирвинг
70°05' северной широты, 98°23' западной долготы
13 ноября 1847 г.
Безмолвная пропала, и именно третьему лейтенанту Джону Ирвингу вменялось в обязанность отыскать ее.
Капитан не отдавал такого приказа… строго говоря. Но капитан Крозье действительно велел Ирвингу присматривать за эскимоской, когда капитаны решили оставить ее на борту «Террора» шесть месяцев назад, в июне, и капитан Крозье никогда не отменял того своего приказа, а потому Ирвинг чувствовал ответственность за нее. Помимо всего прочего, молодой человек был в нее влюблен. Он понимал, что глупо – и даже ненормально – влюбляться в аборигенку, причем некрещеную, и к тому же в аборигенку необразованную, неспособную произнести ни слова на английском языке да на любом другом, коли на то пошло, по причине отсутствия у нее языка как такового, но Ирвинг все равно влюбился в эскимоску. При виде девушки у высокого, сильного Джона Ирвинга почему-то подкашивались ноги.
А теперь она пропала.
Они впервые заметили, что женщины нет в отведенном ей спальном месте – маленьком закутке между ящиками и бочками в загроможденной носовой части жилой палубы, прямо перед лазаретом – в четверг, двумя днями ранее, но люди привыкли к странным исчезновениям и появлениям леди Безмолвной. Она отсутствовала на корабле столько же времени, сколько присутствовала, даже по ночам. В четверг одиннадцатого ноября, во второй половине дня, Ирвинг доложил капитану Крозье, что Безмолвная пропала, но капитан сказал, что видел ее на льду позапрошлой ночью, когда ходил на «Эребус». Капитан сказал не беспокоиться: она объявится.
Но она не объявилась.
Утром в четверг разыгралась снежная буря. Рабочие бригады, при свете фонарей восстанавливавшие ориентиры на тропе между «Эребусом» и «Террором» – четырехфутовые пирамиды из ледяных блоков, расположенные через каждые тридцать футов, – были вынуждены вернуться на корабли после полудня и с тех пор так и не выходили на лед. Последний посыльный с «Эребуса», прибывший в четверг вечером и вынужденный остаться на «Терроре» из-за сильной метели, заявил, что на борту корабля командора Фицджеймса Безмолвной нет. К утру субботы тринадцатого ноября вахтенные на палубе сменялись каждый час, и все равно люди спускались вниз в обледенелой одежде, трясясь от холода. Каждые три часа приходилось посылать рабочие бригады наверх, скалывать топорами лед с оставшихся реев и такелажных тросов, чтобы корабль не перевернулся под тяжестью ледяных наростов. Кроме того, падающий с мачт лед представлял опасность для вахтенных и повреждал палубный настил. Другие бригады расчищали лопатами обледенелую палубу накренившегося на нос «Террора» от снега, пока на ней не выросли такие сугробы, что будет невозможно открыть люки.
Когда в субботу вечером, после ужина, лейтенант Ирвинг снова доложил капитану Крозье, что Безмолвная так и не нашлась, капитан сказал:
– Если снежная буря застигла ее во льдах, она не вернется, Джон. Но вы получаете разрешение обыскать весь корабль сегодня ночью, когда большинство людей ляжет спать, – пусть для того лишь, чтобы убедиться, что она действительно пропала.
Хотя дежурство Ирвинга закончилось много часов назад, лейтенант опять оделся потеплее, зажег масляный фонарь и снова поднялся по трапу на верхнюю палубу.
Погодные условия не улучшились. Коли на то пошло, они даже ухудшились с момента, когда Ирвинг спустился к ужину пятью часами ранее. Яростно завывал северо-западный вьюжный ветер, ограничивавший видимость до десяти футов и меньше. Все вокруг обросло ледяным панцирем, хотя где-то перед установленным над люком парусиновым шатром, сильно провисшим под тяжестью снега, трудилась команда из пяти человек, скалывающая топорами лед. Ирвинг пробрался через наметенный под парусину свежий сугроб в фут высотой и поднял пляшущий на ветру фонарь, высматривая человека, который не размахивал бы топором в темноте.
Сейчас обязанности вахтенного офицера выполнял Рубен Мейл, баковый старшина, и Ирвинг отыскал его, направившись на слабый свет фонаря у левого борта.
Мейл представлял собой занесенную снегом бесформенную груду шерсти. Даже его лицо скрывалось под самодельным капюшоном, обмотанным несколькими толстыми шерстяными шарфами. Дробовик, зажатый у него под мышкой, покрылся ледяной коркой. Обоим мужчинам приходилось кричать, чтобы перекрыть шум ветра.
– Видели что-нибудь, мистер Мейл? – прокричал лейтенант Ирвинг, наклоняясь к огромному шерстяному тюрбану, намотанному на голову бакового старшины.
Мужчина пониже ростом немного оттянул вниз шарф с лица. Нос у него был белый, как сосулька.
– Вы насчет ребят, что скалывают лед, сэр? Они скрылись с глаз, как только поднялись выше нижних реев. Я просто слушаю, сэр, пока заменяю на посту у левого борта молодого Киннэрда. Он работал на уборке снега во время третьей вахты, сэр, и до сих пор еще не оттаял.
– Нет, я имею в виду – на льду! – прокричал Ирвинг.
Мейл рассмеялся. Смех прозвучал глухо.
– Никто из нас вот уже двое суток не видел ничего дальше чем на пять шагов, лейтенант. Вы сами знаете, сэр. Вы же дежурили на палубе сегодня вечером.
Ирвинг кивнул и затянул потуже свой шарф, прикрывавший лоб и нижнюю часть лица.
– Никто не видел Безмолвную… леди Безмолвную?
– Что, сэр? – Мистер Мейл подался ближе к нему.
– Леди Безмолвную? – проорал Ирвинг.
– Нет, сэр. Насколько я понимаю, никто уже несколько дней не видел эскимоску. По всей видимости, она отдала концы, лейтенант. Замерзла где-нибудь там на льду – и слава богу, скажу я вам.
Ирвинг кивнул, похлопал Мейла по объемистому плечу рукой в объемистой рукавице и направился к корме – обходя стороной грот-мачту, где сверху из снежной мглы падали один за другим здоровенные куски льда и с оглушительным грохотом рушились на палубу, точно артиллерийские снаряды, – чтобы поговорить с Джоном Бейтсом, стоявшим на посту у правого борта.
Бейтс ничего не видел. Со своего места он даже не мог рассмотреть пятерых матросов с топорами, когда они только приступали к работе.
– Прошу прощения, сэр, но у меня нет часов, и, боюсь, я не услышу колокола за всем этим стуком топоров, треском льда и воем ветра, сэр. Долго еще до конца вахты?
– Вы услышите колокол, когда мистер Мейл пробьет в него, – прокричал Ирвинг, наклоняясь поближе к обледенелому шерстяному шару, бывшему головой двадцатишестилетнего мужчины. – И он придет проверить вас, прежде чем спуститься вниз. Продолжайте нести вахту, Бейтс.
– Есть, сэр.
Ветер пытался сбить Ирвинга с ног, пока он двигался вокруг парусинового навеса и дожидался минутного перерыва в низвержении льда сверху – слыша брань и крики мужчин на мачте среди глухо гудящих на ветру снастей. Затем лейтенант по возможности быстрее пробрался через вновь наметенный двухфутовый сугроб на палубе, нырнул под обледенелую парусину и спустился по трапу вниз.
