рукой Яков. – Переночуем в Рязани, отдохнем, потом – в Москву. Чую, там нас припашут к чему-нибудь сразу.
– Жалеешь, что отозвали из отряда?
– По ребятам… ну и девчатам, – усмехнулся сын Сталина, – буду скучать, конечно. А по Брянщине… Я же артиллерист. Мне в действующую армию надо.
– Партизаны тоже воюют!
– Даже в мыслях не спорю. Но масштаб! Вот поставят меня опять на гаубичную батарею… – Яков мечтательно закатил глаза. – Знаешь, сколько немцев мы перемножим на ноль?
– Это ты просто не видел правильно пущенный под откос эшелон с живой силой фашистов. Такое месиво… Никакой гаубичный полк не повторит.
– В том-то и дело, что не видел! – ожесточился лейтенант. – Сидел сиднем на базе… Ну какой из меня замполит. Или особист…
– Но Кириченко ты вычислил!
– Я воевать хочу, а не шпионов ловить! Да и вычислять там было… один раз глянуть…
Пока мы спорили, самолет стал заходить на посадку. Над Рязанью тоже валил снег, но пилот как-то умудрился найти окно и начал строить заход. Болтанка усилилась, у меня опять разболелась голова. Да, отвальная выдалась на славу.
Самолетом передали всякие пока еще редкие ленд-лизовские вкусности: конфеты, тушенку, яичный порошок, который тут же нарекли «яйцами Рузвельта». Из последнего мы наделали разных омлетов. С колбасой, с сыром, с овощами… Благо молоко у нас было. Ну, само собой, водка и вино. Москва расщедрилась на несколько ящиков грузинской «Хванчкары» и «Цинандали». В одной из коробок лежали аккуратно пересыпанные стружками бутылки. Я достал одну: интересная этикетка, однако. Под гордой надписью «Александреули» приписка красивым девичьим почерком с завиточками: «Дорогому товарищу Сталину от виноделов Кахетии». Показал стоявшему рядом Старинову, тот улыбнулся, подмигнул. Да уж, понятно, от кого приветы и благодарности.
Как народ увидел подарок вождя, тосты посыпались один за другим. И честно сказать, я перебрал лишнего. Во-первых, как за свое здоровье, за удачу, победу – и не выпить? Просто невозможно. Во-вторых, вино быстро закончилось, и мы повысили градус – перешли на разведенный спирт. И это была ошибка. Выйдя проветриться, я столкнулся нос к носу с Анной, которая возвращалась после радиосеанса. Ну и наговорили друг другу лишнего.
Аня считала, что из Москвы я уже в отряд не вернусь. Почти сразу заплакала. А женские слезы – это страшное оружие. Я вспылил. Сначала что-то начал обещать, потом пытался унять рыдания. Дошло до криков. Хорошо, что появилась Параска, и мы замолчали.
– Эх, жаль, на свадьбе не погуляем…
Я выглянул в иллюминатор. «Дуглас» уже заруливал на стоянку.
– Из скороспелых браков редко что путнее выходит, – вздохнул Яков. – Ну сколько Параска с этим твоим Ильязом встречалась? Пару недель?
– Он хороший парень! Шебутной слегка, конечно.
Я задумался. Здорово бы вытащить за собой в Москву Ильяза, Аню, Базанова… Но моя собственная судьба была в тумане. Кто я? Адъютант у Кирпоноса? Не смешно. Мне же полкана дали. Подрывник-террорист Старинова? Его, кстати, так и не отозвали в Москву, остался налаживать рельсовую войну на месте.
Или я глава партизанского отряда? Родина, конечно, не забудет, все-таки Гиммлера я ухайдокал. Да и других фашистов накрошил немерено. Война идет лучше, чем могла бы. Киевского котла, считай, не случилось. Разгром немцев под Москвой оказался сильнее, наши войска взяли и удерживают Вязьму, Ржев. Наступление, правда, застопорилось, но оно и понятно: надо подтянуть резервы, перегруппироваться.
На взлетном поле Дягилево нас никто не встречал. Мимо бомбардировщиков, «Илов» мы побрели на КПП. А там нас первым делом оглушила выведенная в динамик сводка Информбюро:
– В течение ночи на 15 января на ряде участков фронта продолжались активные боевые действия наших войск. Бойцы тов. Ефремова (Западный фронт) за один день боев захватили 8 немецких танков, 22 орудия, 68 пулеметов, 8 автомашин и 40 повозок с боеприпасами. Подразделение тов. Вороновича, совершив глубокий обход, вышло в тыл отступающим вражеским частям и в ожесточенном бою истребило свыше 100 немецких солдат и офицеров. Бойцы тов. Гордова (Юго-Западный фронт) за один день уничтожили 5 вражеских орудий, 2 миномета, 5 пулеметов и 12 подвод с боеприпасами. Противник потерял 4 взвода пехоты. На другом участке фронта часть тов. Подласа в бою за один населенный пункт вывела из строя до 400 гитлеровцев и уничтожила 100 немецких автомашин…
Мы поздоровались с летным начальством, представились. Показали документы. Народ, мягко говоря, впечатлился. Не от меня, конечно, от Якова. Нас тут же напоили чаем, целый майор побежал на пункт связи сообщить в Москву о нашем прибытии.
– Брянские партизаны захватили документы 5-й роты финского пехотного полка… – продолжала бубнить черная тарелка на стене.
Яков тут же ткнул меня в бок локтем:
– Это же про наших!
– В числе документов, захваченных у противника, найден «штрафной журнал». Судя по записям этого журнала, в роте нет ни одного солдата, не подвергавшегося дисциплинарным взысканиям. Многие солдаты имеют по 5–6 взысканий. 4 десятка с лишним страниц журнала испещрены записями о наказаниях за пьянство и дебош. Стрелок Тойво Виртанен и ефрейтор Йоханесс Вайненен в пьяном виде учинили погром в ротной кухне. Унтер-офицер Бруно Тюлле украл 2 килограмма масла из военного склада. Унтер-офицер Ярко Юкко продал свое обмундирование. Нило Тиканен и другие стрелки обокрали своих сослуживцев.
В неотправленном письме на родину, найденном у убитого финского ефрейтора Ласса Кахма, написано: «Две недели тому назад мы потерпели поражение и должны были отступить. Оружие и машины мы в значительном числе оставили. Лишь немногие товарищи сумели спасти свою жизнь и остались в той одежде, которая была у них на теле. Я буду помнить это всю жизнь».
– Да, Сабуров молодец! – Я вздохнул, вспоминая отвальную. Я вот пьянствовал, а Бондаренко по заданию Сабурова устроил засаду у Новгорода-Северского. И попали в нее трубчевские финны, которых направили для разбора завалов.
– Надо же, как быстро передали в Москву… – покачал головой Яков.
– Утром в газете – вечером в куплете, – покивал я, допивая чай. – Товарищи, а как насчет переночевать?
ВВС, разумеется, не оставили нас без крова. Устроили в летном общежитии, выделили койки, даже полотенца с бритвенным станком и одним помазком на двоих. Предложили помыться в баньке. Ну как, воды теплой выделили и полкусочка мыла. И то хлеб, скажу я. А уж бельишко свежее – вообще песня, доложу вам. Жизнь налаживается, особенно после того, как толщина кожного покрова немного уменьшилась под воздействием мочалки. В лесу у нас мы, конечно, мылись: что же мы, дикари какие? Но большей частью так, поплюхаться, чтобы запахом не сильно шибало. Мыло – не всегда, в основном зола и песочек. Да
