Эта фобия подчинила себе всю его жизнь. Он долго лелеял мечту побывать в Риме, но его останавливал «римский невроз», как он его называл. Когда приходилось ехать на поезде с семьей, он брал билеты в отдельное от жены и детей купе, стыдясь демонстрировать им свои тревожные приступы. Он притаскивал всех на вокзал за несколько часов до отправления, потому что в нем навсегда укоренился тот самый впервые испытанный в трехлетнем возрасте страх отстать от поезда.
Современный психотерапевт наверняка объяснил бы эту боязнь поездов детским страхом остаться в одиночестве. Сам Фрейд этого не видел. Более того, в письме своему другу Вильгельму Флиссу в 1897 г. он высказывал убеждение, что его тревогу породил вид обнаженной матери в купе того самого поезда, везущего их из Фрайберга в Вену, поскольку именно тогда в нем «пробудилось либидо, направленное на мать»{283} и вызвало сексуальное возбуждение, рассуждал Фрейд, и поскольку даже трехлетним ребенком он сознавал табуированность этого кровосмесительного желания и поспешил его подавить. Подавленное желание породило тревогу, затем невротически перевоплотившуюся в боязнь поездов. «Ты и сам наблюдал мой страх перед поездами во всей полноте», – напоминал Фрейд Флиссу{284}.
Примечательно, что на самом деле Фрейд не помнил, действительно ли видел мать в поезде голой, он лишь предполагал, будто увидел ее, и загнал увиденное глубоко в подсознание. Из этого (надуманного) предположения он сделал вывод, что любая боязнь поездов порождается подавленным сексуальным желанием и что подверженные «приступам тревоги в пути» отгораживаются «боязнью путешествий по железной дороге от повтора болезненного переживания»{285}.
Из этого (вполне возможно, вымышленного) переживания Фрейд впоследствии вывел свою теорию эдипова комплекса и назвал его «распространенным явлением раннего детства»{286}. На эдиповом комплексе Фрейд в дальнейшем выстроил всю свою психоаналитическую теорию невроза[154].
Значит ли это, что в моей собственной сепарационной тревожности в детстве, а также в непреходящей тревоге и проблемах зависимости от других во взрослом возрасте виновато подавленное вожделение к матери? Я, разумеется, никогда ничего подобного не ощущал. Фрейд сказал бы, что в этом и суть: такие чувства загоняются в бессознательное и проявляются в виде боязни чего-то отвлеченного – поездов, высоты, змей и так далее. Отдавая должное Фрейду, признаю: мою первую любовь (в пятом классе) звали Анна; мою первую девушку после колледжа, с которой я встречался три года, звали Анна; ту, с которой я встречался два года сразу после этой Анны, звали Анна; ту, ради которой я ее бросил, звали Анна, а жену мою зовут Сюзанна. Как зовут мою маму? Анна, само собой. Когда встречаешься исключительно с Аннами, меньше рискуешь назвать девушку чужим именем, шутил я. Фрейд бы возразил, что зато есть риск назвать кого-то из них «мама», ведь именно ее я якобы искал во всех этих бесчисленных Аннах. А если учесть, что Анной звали и бабушку по отцовской линии, то есть мой отец тоже взял в жены тезку своей матери, эдиповская подоплека моих романтических отношений проявляется еще четче.
Разумеется, перерастанию детских переживаний Фрейда в неотступную тревожность и боязнь поездов имеется и другое объяснение, не завязанное на половую сферу.
Первые годы жизни Фрейда проходили под знаком потерь и недостатка материнской заботы. Вскоре после рождения Зигмунда в 1856 г. его мать Амалия забеременела снова и родила еще одного сына, Юлия. Не прожив и года, Юлий умер от кишечной инфекции. Поскольку семейство Фрейдов жило тогда в однокомнатной квартире, маленький Зигмунд, скорее всего, видел своими глазами и смерть брата, и реакцию родителей. Некоторые биографы Фрейда предполагают, что смерть Юлия повергла Амалию в депрессию, заставившую отдалиться от Зигмунда. (У ребенка, пережившего в таком возрасте депрессию матери, велика вероятность развития собственной тревожности и депрессии по мере взросления.) Эмоциональное безразличие матери вынудило Зигмунда искать материнское тепло у другой женщины, нянчившей его в эти годы чешской католички. Но няньку поймали на воровстве и отправили за решетку, больше Зигмунд ее не видел.
Логично предположить, что боязнь поездов у Фрейда явилась реакцией на страх остаться брошенным, вызванный этой чередой потерь – смертью брата, безразличием матери, внезапным исчезновением главной попечительницы. Однако Фрейд упорно отстаивал сексуальную подоплеку тревожности и теорию эдипова комплекса и отрекался от любого (включая Альфреда Адлера, Карла Юнга и Отто Ранка), кто смел усомниться в первостепенности этих факторов.
Любая тревога восходит к тревоге появления на свет.
Отто Ранк. Травма рождения (1924)
В дальнейшем Фрейд перешел от теории подавленного либидо к теории внутрипсихических конфликтов, начал больше внимания уделять обусловленности страхов детско-родительскими отношениями («объектными отношениями», как они называются в психоанализе).
Эти перемены в теории тревожности Фрейда были продиктованы его отречением от книги своего самого преданного последователя. Отто Ранк, секретарь основанного Фрейдом Венского психоаналитического общества, писал увидевшую свет в 1924 г. «Травму рождения» как дань уважения своему учителю. (Текст книги предваряет посвящение Фрейду, «исследователю бессознательного, основоположнику психоанализа».) Главный и подробно расписанный в книге постулат Ранка состоял в том, что рождение – как физический акт прохождения по родовым путям, так и психологический факт отделения от матери – настолько травматично, что становится основой для всех последующих тревожных переживаний. В этом утверждении Ранк отталкивался от довода, который Фрейд уже доказывал. «Акт появления на свет – первый для человека опыт тревожности, а значит, источник и прототип проявления страхов», – писал Фрейд в примечании ко второму изданию «Толкования сновидений» в 1908 г., а на следующий год повторил эту же мысль в выступлении перед Венским психоаналитическим обществом[155].
Однако «Травма рождения» настолько напоминала бред сумасшедшего, что Фрейд, сам не чуждый притянутых за уши допущений, нашел ее отталкивающей и запутывающей и посвятил целую главу «Проблемы тревоги» ее разгрому[156]. Доводы Ранка заставили Фрейда вновь углубиться в связь младенческих переживаний с тревожностью и пересмотреть в дальнейшем собственную теорию.
В заключительной главе «Проблемы тревоги» Фрейд затрагивает «биологический фактор», как он его называет{287}: «продолжительный период беспомощности и зависимости человеческого младенца».
Фрейд пишет, что «человеческое дитя приходит в мир куда менее зрелым, чем детеныши других видов»{288}, то есть у человека выживание гораздо сильнее, чем у других животных, зависит на младенческом этапе от матери[157]. Ребенок рождается с инстинктом искать у матери пищу и поддержку и быстро усваивает, что присутствие матери означает безопасность и уют, а отсутствие – опасность и дискомфорт. Из этого Фрейд делал вывод, что самый ранний человеческий страх, а значит, в определенной мере и источник последующих – это реакция на «потерю объекта», под которым подразумевается мать. «Биологический фактор беспомощности порождает потребность в любви, которую человек по природе своей не может отвергнуть», – пишет Фрейд. Первый страх человека – это страх остаться без материнской заботы, а потом до конца человеческой жизни «куда более постоянной опасностью и поводом для тревоги становится потеря любви»{289}.
На последних страницах «Проблемы тревоги» Фрейд возвращается к идее, что фобическая тревожность у взрослых – это следы эволюционных приспособлений: такие страхи, как боязнь грозы, животных, незнакомцев, одиночества, темноты, представляют собой «атавизмы внутренней готовности»{290} к подлинным опасностям, подстерегавшим человека в дикой природе. Для первобытных людей одиночество или темнота, нападение змеи или льва – и, разумеется, оставление младенца без матери – реальная смертельная опасность. Здесь Фрейд предвосхищал исследования биологов и нейробиологов, которые будут изучать фобии много десятилетий спустя[158].
Иными словами, 70-летний Фрейд в послесловии к одной из своих последних работ приблизился наконец к современному научному пониманию тревожности. Однако было поздно. Последователи Фрейда уже носились с «эдиповыми конфликтами», «завистью к пенису» и «страхом кастрации», а также «комплексом неполноценности» (Адлер), «коллективным бессознательным» (Юнг), «инстинктом смерти» (Мелани Кляйн), «оральными и анальными фиксациями» (Карл Абрахам) и так называемыми «фантазиями» о «хорошей груди и плохой груди» (снова Кляйн). На протяжении целого поколения, непосредственно до и после Второй мировой войны, пока психоанализ складывался как область науки, в нем господствовала теория подавленных сексуальных порывов как источника тревожности.
