Женщина как ни в чем не бывало протащила длинный шнурок через другую дырочку ботинка и стала медленно распрямляться. Тут только Вовка понял, что другому на его месте было бы давно ясно: прежде чем перекувырнуться, женщине надо надеть и доверху зашнуровать оба высоких конькобежных ботинка! А пока один ботинок был зашнурован до половины, другой валялся под скамейкой. Вовка побежал к женщине спросить, не надо ли помочь ей дошнуровать поскорее ботинки, но как раз на полдороге вспомнил, что забыл в кармане пальто свои новые зеленые варежки, и, как это вспомнил, так сразу кинулся к гардеробу.
Шурикин папа и Шурик стояли уже первыми в очереди. Как раз в то время, когда Вовка их увидел, из большого гардеробного окошка выглянула маленькая кругленькая бабушка в круглых очках — ну в точь-в-точь как синица из большого дупла дятла. Она повертела головой туда-суда, сюда-туда — синица, да и только! — взяла из рук Шурикиного папы Вовкино пальто и пальто Шурика и исчезла в большом окошке — ну в точности как синица с кусочком сала в чужом дупле.
Когда Вовка подбежал к гардеробному окошку, маленькая бабушка в очках быстро и немножко подпрыгивая — ну вылитая синица! — уже возвращалась к окошку. Вместо Вовкиного и Шурикиного пальто она держала в руке светлый блестящий номерок с круглой дыркой посередине. И вот только Шурикин папа сказал бабушке-синице про новые Вовкины варежки, как она выпрямилась и к-а-аак стукнет ладонью о подоконник! Тут и обернулась Бабой-Ягой. Нос ее заострился, очки спрыгнули на губу, седые лохматые брови сцепились в одну кривую линию, и престрашным, недобрым голосом она закричала, что за Вовкиными варежками она нипочем не вернется, хотя озолоти ее, хоть приведи к ней целое войско.
Но Шурикин папа золотить Бабу-Ягу не стал, да и войска у него с собой не было, — ведь стояли возле него всего только Шурик да Вовка; он только ответил Бабе-Яге храбрым-прехрабрым голосом:
— Но не зябнуть же ребенку на морозе из-за вашего настроения!
А Баба-Яга, конечно, ему крикнула:
— А пущай и позябнет, коли головы нет и коли сам заварил такую кашу! — На то ведь и обернулась бабушка-синица злющей и недоброй, действительной Бабой-Ягой!
А Вовка поднялся на носки, чтобы Бабе-Яге было лучше его из-за подоконника гардеробного окошка видно, и смелым-пресмелым громким голосом сказал:
— Вы, товарищ Баба-Яга, меня с кем-то спутали; голова-то у меня как раз есть — потрогайте, вот она, а вот каши я пока варить не умею.
Тут Баба-Яга открыла рот, зашипела как-то и так замахала на Вовку руками, что очки соскочили у нее с губы, вылетели из окошка и громко стукнулись об пол раздевалки.
И вдруг Шурикин папа нагнулся, поднял с пола очки Бабы-Яги и храбро отдал ей прямо в руки. Баба-Яга осмотрела очки, целы ли стекла, надела очки на прежнее место, на нос, положила руку на подоконник и — обернулась бабушкой-синицей. Она улыбнулась Шурикиному папе как ни в чем не бывало и сказала:
— Буть ласков, сынок, заходи сюда сам и бери чего надо, чего твоя душа желает, чего твоей душе угодно.
А Вовка — тот сразу понял хитрющие козни Бабы-Яги. Он ухватил одной рукой Шурикиного папу за брюки, другой — Шурика за свитер; идти в презлющий дом Бабы-Яги — всем, вместе идти! Так во всех сказках сказано.
Но бабушка-синица, обернувшаяся Бабой-Ягой, Вовку с Шуриком в свой дом не пустила — двумя руками вход загородила. А Шурикин папа подмигнул Шурику и Вовке как ни в чем не бывало и скрылся в недобром доме Бабы-Яги.
Долго ли, коротко ли — только все же возвратился наконец Шурикин папа из дома Бабы-Яги. И надо же было такому случиться, что из несметно богатого ее дома он вынес с собой на свободу одни новые Вовкины варежки. Видно, душа его так разгневалась на Бабу-Ягу, что, кроме Вовкиных варежек, ей ничего не стало угодно.
Вовка взял свои варежки и впереди Шурикиного папы и Шурика побежал к входу — туда, где у стены лыжи оставил — и свои, и Шурика, и Шурикиного папы. А когда подбежал, то сразу увидел лыжи Шурикиного папы, лыжи Шурика, а своих сразу же не увидел. И потом не увидел. Сколько ни искал. Нигде лыж не было. Нигде. И у толстой женщины, которая опять покачивалась на скамейке, спросил:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Извините меня, пожалуйста, вы случайно лыж не видели новых? Елки голубые на концах?
И у девчонки в зеленой мохнатой шапке, что конькобежные ботинки сразу на обеих ногах быстро зашнуровывала и еще глазеть успевала по сторонам:
— Извините меня, пожалуйста, вы тут лыж случайно не видели новых? Елки на концах?
Точно так же спросил он у бабушки-синицы — Бабы-Яги, которая, услышав Вовку, вмиг высунулась из своего окошка до самых валенок и грозно завертела головой туда-сюда, сюда-туда — точь-в-точь маленькая птица в чужом дупле.
Так и у всех и ни у кого спрашивал Вовка:
— Извините меня, пожалуйста, вы случайно тут… елки голубые…
И даже уже не спрашивал. Потому что если человек спрашивает, он обязательно подождет и послушает, что же ему ответят. А Вовка не ждал, не слушал да и не смотрел ни на кого, — это уже Шурик потом всему классу рассказывал, — а ходил по раздевалке медленно, уставился в одну точку и задавал одно и то же, как сломанная пластинка:
— Извините меня, пожалуйста, вы случайно лыж не видели новых… — и про елочки какие-то!
И к отцу моему подошел, и ко мне тоже. Тут уж я не выдержал, говорю:
— С ума, что ли, ты тронулся, Вовка? Что ли не видишь — это же просто-напросто я, Шурик? За-ради чего тогда ты мне выкаешь?
А он посмотрел на меня серьезно-серьезно, да и говорит тихо:
— Извините меня, пожалуйста, вы случайно тут лыж не видели, новых… — и про елочки!
Тут уж я от смеха чуть не упал. Хотя сейчас-то знаю, что смеяться тогда нехорошо было, мне потом отец так сказал, а по-честному, я и сам тогда знал, что смеяться не надо — лыжи-то новые были, Вовка мне друг, а я почти пионер, — да только смешно до невозможного это тогда у него вышло: смотрит на меня так серьезно и бубнит:
— Извините меня, пожалуйста, вы случайно тут новых лыж не видели, елки, елки голубые на концах?
Прямо смех, да и только!
Шурикин папа вместе с бабушкой-синицей — Бабой-Ягой обыскали всю раздевалку и весь гардероб, потом она ставнями дупло закрыла да на большой замок заперла и пошла вместе с Шурикиным папой к директору всего парка. Только от директора всего парка Шурикин папа вернулся тогда вконец расстроенный, потому что директор всего парка ему сказал, — что тоже Шурик рассказывал, а ему его папа дома сказал, вернее, папа не ему сказал, а Шурикиной маме и Шурикиной бабушке, а Шурик в это время как раз в ванной мыл руки, он быстро кран завернул и все услышал, — так вот директор Шурикиному папе тогда сказал: «Сами, товарищ, зеваете».
Ну и катания на лыжах в тот день совсем не получилось. Шурикин папа сам на лыжи не встал да и Шурику не велел — из солидарности, сказал он. Вовка и Шурик как раз такое слово уже знали — кто же в первом классе такого слова не знает? — а вот что оно означает и к чему именно здесь было сказано, ни тот, ни другой не поняли. Ну, погуляли они по парку просто так, ногами, раз, как сказал Шурикин папа, все равно в такую даль уже заехали; Шурикин папа и Шурик с лыжами на плечах гуляли, а Вовка просто так, с пустыми руками. Вовка пустыми руками мог как угодно размахивать. Или прутик поднять с земли. Идти себе и свистеть им по воздуху, чтобы веселее гулять было. Но он руками не размахивал, а через прутики перешагивал. И не то чтобы он руки держал в карманах, вовсе нет. Просто прижал их к себе как-то. И через прутики перешагивал. Будто не видел. Потом в трамвае домой ехали. И никто из них уже не смеялся. Словно и вправду говорят, что если много смеешься, потом непременно плакать будешь. Хотя никто и не плакал. Просто не смеялись — и все.
— Чтобы мама на тебя не очень сердилась, я с тобой пойду, — сказал Шурикин папа, велел Шурику домой идти, а сам пошел с Вовкой.
— Ничего, — сказала Вовкина мать и улыбнулась Шурикиному отцу. — В жизни и не такое случалось. Право слово — нечисти. У ребят крадут.
