Узнав, что перед ним генерал граф Беренгельд, маленький сухой человечек молча удалился, ибо он, как справедливо было замечено, принадлежал к тем представителям рода человеческого, кому плюют в лицо и вытирают об них ноги, а они с благодарностью кланяются.
— Гоните же, — воскликнул генерал, — гоните, господа, это злосчастное племя доносчиков!.. Наглые перед лицом несчастного, павшие ниц, в самую грязь, перед силой и властью, мутящие воду в чистом ручье — их произвели на свет исключительно для того, чтобы показать, как низко может опуститься человеческое существо. Спина их сделана из резины, душа из ила, сердце расположено в желудке; это паразиты, присосавшиеся к власти, подонки общества. Такие люди, напоминающие собой сточную канаву, есть в любом государстве, и везде они вызывают отвращение даже у тех, кто могут спокойно взирать на змей.
В довершение своей филиппики Беренгельд добавил, что он не понимает, как слушатели не изгнали из своего общества подобного субъекта.
— Очевидно, — сказал он, — имеются различные степени достоинства: на одном конце лестницы стоит человек честный, за ним следует другой, порядочность коего может быть подвергнута сомнению, затем еще один, и в конце концов лестница завершается у ног самого главного мерзавца.
Генерал в задумчивости удалился. Вернувшись к себе в особняк, он приказал призвать Смельчака.
Старый солдат тотчас же явился к генералу, почтительно прижимая руку к краешку фуражки.
— Я здесь, генерал!..
— Смельчак, — спросил Беренгельд, — помнишь ли ты исполинского старца, которого мы видели четыре года назад по дороге в Бордо?
— Еще бы не помнить, генерал! Кажется, я до самой смерти не забуду эти глаза и этот череп, сверкающий, словно начищенное ружье.
— Так вот, Бютмель, сейчас этот человек в Париже, в Люксембургском квартале, неподалеку от Обсерватории: он живет где-то там и ты должен найти мне его жилище.
— Если таков приказ, генерал, значит, он будет выполнен: врага преследуют, разбивают, берут в плен и побеждают.
— Но, Смельчак, никакого насилия, используй хитрость, а так как тебе могут понадобиться деньги, то вот, бери!..
И генерал открыл перед своим боевым товарищем секретер.
— И не забудь, — с улыбкой прибавил генерал, — о сопутствующих расходах.
— Раз есть приказ, — также со смехом ответил Смельчак, — значит, он будет исполнен!..
— И не возвращайся, — напомнил Беренгельд, — пока не найдешь его дом и не узнаешь имени девушки, которую он теперь одурманивает. А если за сегодняшний вечер ты все узнаешь, завтра мы разыщем семь или восемь моих старых гренадеров…
— Если кто-нибудь из них еще остался в живых!.. — печально ответил Смельчак. — Генерал забыл, что во время наших последних бесед с русскими они оказались слишком разговорчивы! Где они теперь? Одному Богу известно!..
И сержант возвел очи горе, точнее, уставился в потолок: лицо его выражало крайнюю степень меланхолии; генерал был взволнован. Через некоторое время сержант, подкрутив усы, медленно удалился, оставив Беренгельда во власти противоречивых размышлений.
Недавние перемены в политике позволили Верино вновь назваться своим собственным именем; старик стал подумывать о том, чтобы объявиться своим многочисленным друзьям и покончить с вынужденным уединением. Первым, о ком подумал старик, был генерал Беренгельд.
Услышав это имя, Марианина остановила отца:
— Неужели вы думаете, отец, что мы можем идти просить аудиенции у Туллиуса, когда перед отъездом он обещал жениться на мне! Такой шаг был бы слишком унизительным и для вас, и для меня. Генерал сам должен прийти в наше скромное жилище, ибо я уверена, что он не забыл о нас.
— Дочь моя, твои рассуждения верны, но только в том случае, если бы ты сопровождала меня. Нет ничего более естественного, если я пойду навестить его!.. И как ты можешь надеяться, что он найдет наш дом, когда я сменил имя и мы живем на самой окраине? Как бы он ни стремился к тебе, разве можно самому отыскать наше скромное жилище в таком огромном городе, как Париж?
— Знайте же, отец, что я лучше соглашусь провести остаток дней своих в нашей убогой квартире, нежели смотреть на то, как вы, убеленный сединами, отправляетесь на поклон к тому, кого собираетесь назвать своим сыном. О, отец мой! Умоляю вас, подождите!.. Может быть, уже завтра все решится ко всеобщему удовольствию, а пока не заставляйте Марианину горевать — она же ваша дочь!
Старик уступил и обещал не видеться с Беренгельдом. После этой пустячной ссоры тоска, вот уже три дня снедавшая душу Марианины, стала еще черней. Завтра девушке предстояло идти к старцу; неосознанный страх перед грозящей ей смертельной опасностью царил в ее сердце, но, к сожалению, чувство это не могло помешать ей пойти на условленное свидание. Некая необоримая сила побуждала ее идти; она тотчас находила тысячи причин, оправдывавших ее поступок: любопытство, желание возместить старцу деньги, которые они с отцом ему задолжали, надежда посредством магического искусства старца вновь увидеть Беренгельда, проникнуть в душу Туллиуса и убедиться, что он по-прежнему любит ее.
Тем временем печаль, охватившая Марианину с той самой ночи, когда она принесла домой деньги, не укрылась от наблюдательного взора Жюли, равно как и отлучки ее хозяйки. Наряду с тысячью прекрасных свойств Жюли обладала существенным недостатком: она была необычайно любопытна. Поэтому на следующее утро после странной отлучки Марианины Жюли обежала весь квартал и узнала, что девушка ходила в Люксембургский сад, а затем последовала за старцем; Жюли подробно описали внешность этого старца.
Сначала Жюли решила, что теперь Марианина будет ходить в сад каждый вечер, но ошиблась: вот уже три дня как хозяйка ее сидела дома. Печальный вид и молчание Марианины живо обеспокоили Жюли. Наконец настал день, когда девушка должна была идти в дом к старцу. Причесываясь утром перед зеркалом, дочь Верино с тоской оглядела себя и тяжко вздохнула, видя, как сильно изменилось ее некогда прекрасное лицо. Несмотря на горе, оставившее неизгладимый след на всем ее облике, в ее блестящих глазах сверкало пламя поистине неземной любви. Можно было с уверенностью сказать, что бывшая альпийская охотница по-прежнему обладала душой величественной и склонной к рефлексии.
— Разве я все еще имею право надеяться на его любовь?.. — воскликнула она, и из глаз ее полились слезы.
Жюли молча одела свою хозяйку.
— Мадемуазель, буду ли я вам нужна после обеда?
— О! Жюли, скоро мне вообще никто не будет нужен! Если хочешь, можешь пойти погулять. Я тоже выйду…
В голове Жюли созрел план: она решила отправиться к генералу Беренгельду и сообщить ему о состоянии гордой и нежной Марианины.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Марианина прощается с отцом. —
Жюли отправляется к генералу. — Предчувствие Марианины. — Марианина приходит к Столетнему СтарцуВ этот день Марианина была особенно печальна. Сидя подле отца, она пыталась вышивать, но вместо этого каждую минуту испуганно бросала взгляд на часы: ей казалось, что жизнь ее неумолимо движется к концу; быстрота, с которой двигались часовые стрелки, повергала ее в ужас.
Верино не без удовлетворения смотрел на дочь, однако на лице его отчетливо читалось некое беспокойство: он явно стремился остаться один.
Как вы помните, Верино обещал Марианине не ходить к генералу, но отнюдь не обещал ей не писать ему и не сообщать адреса своего жилища, поэтому присутствие дочери стесняло старика: она вряд ли одобрила бы подобную хитрость, весьма напоминавшую уловки иезуитов.
Наступивший вечер застал отца и дочь в жарком поединке коварных вопросов и осмотрительных ответов; старик хотел приступить к осуществлению своего плана, а бледная и поглощенная своими мыслями Марианина невольно препятствовала ему. По мере приближения урочного часа тревога молодой женщины усиливалась.
Наконец она позвала Жюли и вместе с ней удалилась к себе в комнату.
— Жюли, — сказала она, — если сегодня вечером я не вернусь, вы отправитесь к графу Беренгельду… Милая Жюли, — со слезами прибавила она, — он должен поверить, что я любила его, для этого ты расскажешь ему, как я жила последние два года, как каждую минуту, что бы ни делала, я вспоминала о нем, как его образ сопровождал меня повсюду… А кроме того, ты передашь ему это письмо… если я не вернусь, — с трудом выговорила Марианина. Казалось, в груди ее клокотала сама смерть. — Прощай, Жюли!
Верная служанка со слезами обняла Марианину, но про себя решила не дожидаться, пока та уйдет, а тотчас же бежать к генералу и таким образом спасти свою хозяйку, ибо она подозревала ее в намерении лишить себя жизни.
Выбежав из квартиры, на лестнице Жюли была остановлена поджидавшим ее Верино.
