«Посреди комнаты стоял длинный стол, покрытый разными галантерейными вещами: золотые колечки, сережки, запонки, цепочки, булавочки и всякие другие блестящие безделушки разложены были весьма красиво во всю длину стола, покрытого красным сукном. За столом сидел старик с напудренной головой, в черном фраке и шитом разными шелками атласном камзоле. Наружность этого старика была весьма приятная, и, судя по его благородной и даже несколько аристократической физиономии, трудно было отгадать, каким образом он мог попасть за этот прилавок. Да, прилавок, потому что он продал при нас двум дамам, одной – золотое колечко с бирюзой, а другой – небольшое черепаховое опахало с золотой насечкою; третья барышня, лет семнадцати, подошла к этому прилавку, вынула из ушей свои сережки и сказала:
– Вот, возьмите! Маменька позволила мне променять мои серьги. Только воля ваша, вы много взяли придачи: право, десять рублей – много!
– Ну вот еще, много! – сказал продавец. – Да твои-то сережки и пяти рублей не стоят.
– Ах, что вы, князь! – возразила барышня. – Да я за них двадцать пять рублей заплатила…
В числе таких торговцев драгоценными камнями в Москве был известен некто Кристин, живший в доме графа Маркова; родом Кристин был швейцарец и некогда служил нашим агентом при иностранных дворах.
До начала Французской революции он был секретарем известного министра Колонна; он видел начало революции в Париже, куда ездил переодетый с тайными поручениями от графа д’Артуа, впоследствии короля Карла X. Кристин тайком проникал в Тюильрийский дворец, подавал утешение пленному королю; когда пали невинные королевские головы, Кристин вместе с графом д’Артуа явился в Петербург. Из Петербурга он ездил тайным агентом в Швецию; здесь он на одном из придворных балов, как рассказывает Вигель, как будто разбежавшись, наткнулся на стоящего у камина несовершеннолетнего молоденького короля Густава IV; низко кланяясь и, будто бы в смущении, извиняясь, шепотом сказал ему:
– Ваше величество, вас обманывают, хотят женить на уроде, позвольте с вами объясниться.
Тот едва внятным голосом отвечал ему:
– У меня учитель математики – ваш земляк, шевалье такой-то, напишите мне через него.
В записке своей Кристин изобразил все прелести великой княгини Александры Павловны и всю пользу от родственного союза с Екатериной. В это время через месяц ожидали невесту, кривобокую принцессу Мекленбургскую. Король вдруг заупрямился, объявил, что этому браку не бывать, и, как ни старались убедить его, он поставил на своем. Никто не мог понять причины такой внезапной перемены, но – король ли проговорился, Кристин ли проболтался, или сами догадались, – но гроза висела над головою тайного агента. Кто-то предупредил его, что его хотят взять и отправить в рудники Дарлекарлийские.
Будучи приятелем со всеми дипломатами, он был причислен к какой-то миссии и отослан курьером из Швеции. Только через несколько месяцев ему посчастливилось приехать в Петербург, в то самое время, когда в Петербурге находился король Шведский с дядей и шло уже сватовство.
Разумеется, ему нигде нельзя было показываться. Екатерина II приняла Кристина у себя в кабинете очень ласково, щедро наградила его, велела определить в Иностранную коллегию с чином надворного советника и пожаловала ему четыреста душ крестьян близ Летичева, в Подольской губернии. При представлении императрице с ним случился презабавный анекдот.
Государыня позволила ему быть при представлении в Эрмитажном театре, только в закрытой ложе. Он в ней соскучился, пошел бродить за кулисы и забрался на самый верх. Устав, он присел на какое-то седалище, которое вдруг стало опускаться; Кристин закричал, его успели приподнять, и видны были одни только его ноги. Это было облако, на котором должен был спускаться Меркурий.
Кристин при императоре Александре жил в Париже, где сошелся с семейством Бонапарта; как роялист, он тайно переписывался с графом д’Артуа, переписка была открыта; Бонапарт схватил его и отправил в крепость в Лион; отсюда ему удалось убежать и пробраться в Москву, в которой он и проживал, торгуя драгоценностями и обделывая дела с векселями.
Вигель в своих «Воспоминаниях» говорит, что, умирая, Кристин все свое имущество отказал графине де Броглио (урожденной Трубецкой). Какие рукописные сокровища достались, какие перлы рассыпались перед этою женщиной!.. Переписка со множеством исторических лиц, чего стоили одни письма Сталь, самый роман его жизни, – все это, как ненужное, рукою невежества предано огню…
Страсть московских барынь к драгоценным нарядам в то время была так велика, что вошло в обычай, за неимением собственных дорогих вещей, без всякого стыда надевать чужие платья и украшения; некоторые блистательные уборы, принадлежавшие богатым дамам, появляясь по очереди то на той, то на другой особе, приобрели даже себе всеобщую известность.
И в силу предрассудка, гости, богаче других одетые, хотя бы все знали, что на них чужие наряды, пользовались везде знаками особенного внимания и предпочтения. Даже старики-вельможи эпохи Екатерины были не лишены этого предрассудка и появлялись на вечерах, покрытые с головы до ног бриллиантами, нередко взятыми за деньги напрокат. Характер всех балов московских того века был церемонный и однообразный.
На каждом празднике – целая стая слуг различных наций, в пестрых национальных костюмах: здесь были негры в желтых куртках с белыми тюрбанами на головах, русские одеты были в кафтаны, подпоясанные пестрыми кушаками, на головах высокие гренадерские шапки; все они или бегали и метались как угорелые, или стояли как столбы до тех пор, пока их громко не позовут; между ними были карлики и гайдуки чуть не саженного роста, и почти у каждого барина за спиной стоял шут, забавлявший общество своими дурачествами и по временам отпускающий и самые злые остроты насчет самого барина и его гостей.
Между молодежью на балах в Москве по большей части встречались недозрелые юноши, напомаженные и разодетые по последней моде; последние всегда были в сопровождении французских гувернеров, которые тщательно следили за первыми их шагами в обществе.
Вполне образованных молодых людей в Москве было немного, большая часть из них жила в Петербурге или в армии, где делала карьеру. Англичанка Вильмот, гостившая в Москве у княгини Дашковой, делает следующее заключение о московском обществе и вообще о русской цивилизации:
«Подчиненность развита здесь до крайней степени. Тут нет того, что в Англии называют словом “джентльмен”; достоинства каждого оценяются мерою высшей милости. В понятиях массы слова “хороший” и “плохой” суть синонимы благоволения и неблаговоления; уважение к личному характеру заменяется уважением к чину».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
