— Батюшка, заступись за нас, обездоленных! А мы уж за тебя помолимся!
В толпе начали шептаться, рассматривая прибывшего офицера. У него было привлекательное умное лицо, обрамленное пышными рыжеватыми бакенбардами, слегка тронутыми инеем. Крупный нос с тонкой переносицей, близко посаженные, немного навыкате глаза стального цвета, смоляные брови вразлет и такие же черные, не в тон бакенбардам, усы придавали его внешности некую оригинальность и заставляли предполагать в этом человеке характер сильный, до жестокости. Он спешился, даже не взглянув в сторону обращавшегося к нему погорельца, и, бросив поводья подбежавшему денщику, одним прыжком вскочил на крыльцо.
Слуга, встретивший молодого генерала в дверях, от удивления выпучил глаза, но тут же опомнился и, не дав тому раскрыть рта, выпалил:
— Ваше превосходительство, так что генерал-губернатор граф Ростопчин сказались сегодня нездоровыми и изволят находиться дома…
Не дослушав, генерал резко развернулся. Ловко вспрыгнув на коня, скомандовал денщику:
— На Лубянку!
Толпа расступилась, и тот же голос крикнул вслед генералу:
— Ты же не забудь, батюшка! Заступись!
— Как же, заступятся оне! — пьяно и зло ответствовал ему кто-то из толпы. — Сами-то в тепле сидят, фазанов с потрохами жрут, да запивают токайским, не кислой бражкой! До нас им дела нету!
Его поддержало еще несколько не вполне трезвых голосов, но так вяло и лениво, что сразу стало ясно — до бунта не дойдет.
До Лубянки было рукой подать, день только начинался, и молодой генерал пустил коня шагом, любуясь заново отстраивающейся Москвой. Везде виднелись свежие леса, на которых, распевая по обычаю бесконечные песни, работали мастеровые. По неровным мостовым грохотали тяжело нагруженные подводы с камнем, бревнами, щебнем и песком. Ломовики, идя рядом со своими кряжистыми мощными коньками, сердито и в то же время весело цыкали на орущих мальчишек-лоточников, с товаром на головах перебегавших дорогу прямо перед заиндевевшими лошадиными мордами. У самого ростопчинского дома молодой генерал стал свидетелем того, как один такой юный торговец едва не попал-таки под копыта тяжеловозу. Увернувшись в последний миг, он рассыпал по мостовой свой товар — калачи и сушки, на который, как стая воробьев, сразу накинулась неведомо откуда налетевшая толпа нищих. Мальчишка, захлебываясь слезами и ругательствами, орал, требуя возмещения убытка с оторопевшего возчика, впервые попавшего в столицу и еще не научившегося бойко отвечать на брань. Сушки и калачи исчезали в это время с такой молниеносной быстротой, что спустя минуту уже нельзя было сказать с уверенностью, были ли они вообще рассыпаны, — нищих даже след простыл. Засмотревшись на эту сценку, генерал не заметил выходившую из дома девушку. Молодой человек, повернувшись со свойственной ему резкостью, столкнулся с ней в самых дверях. Та, слабо вскрикнув, отшатнулась и уронила ридикюль, из которого на заснеженные мраморные ступени вывалились бархатная записная книжка, черепаховая гребенка и серебряная мелочь.
— Ах, что это! Медведь и то ловчее, право! — в отчаянии воскликнула девушка по-французски, но ее кроткие голубые глаза остались безгневными, словно их обладательница не умела сердиться по-настоящему.
— Извините, мадемуазель! Сейчас я исправлю свою вину! — Молодой генерал присел на корточки, подал барышне ридикюль, собрал выпавшие вещи и обмахнул их от снега перчаткой.
— Записная книжка! — выхватила она из рук офицера бархатный блокнот и быстро его перелистала. — Чернила поплыли…
— Я бесконечно сожалею, мадемуазель…
Генерал не сводил глаз с девушки, а та, расстроенная происшествием, этого не замечала. Ее нельзя было назвать бесспорной красавицей, но ее свежее лицо обладало очарованием юности, а лежавшее на нем всепобеждающее выражение кроткой доброты притягивало и ласкало взгляд.
— Но может быть, не беда, что чернила поплыли, — нашелся, опомнившись, молодой военный, — это придаст вашим записям романтический вид. Стоит лишь представить, что строки были политы вашими драгоценными слезами…
Незамысловатая шутка сына Марса заставила девушку улыбнуться — по всей вероятности, она не была строгим арбитром хорошего вкуса.
— Возможно, вы правы… — застенчиво ответила она и посмотрела на него внимательней. Несколько мгновений молодые люди не могли оторвать взглядов друг от друга, пока служанка, не замеченная офицером и позабытая девушкой, не напомнила о себе, раздраженно кашлянув.
— Барышня Наталья Федоровна! — произнесла она с укоризной и нетерпением. Таким тоном могла заговорить лишь прислуга, не слишком высоко ставящая излишне добрую госпожу. — Вы опоздаете!
— Ах, правда! — встрепенулась девушка и побежала к ожидавшей ее карете, забыв гребень и прочие сокровища в руках офицера.
Молодой человек не успел ее окликнуть, карета уже тронулась. Он приметил, что выезд принадлежит губернатору, стало быть, Наталья Федоровна не кто иная, как одна из трех дочерей графа.
— Семен, сбегай-ка в модную лавку, купи шкатулку побогаче и положи это туда! — приказал он денщику и передал солдату вещи очаровательной незнакомки.
Удалой парень Федька по прозвищу Каменный Лоб, часто побеждавший в конкурсах графа, и на этот раз не оплошал, однако после его пришлось долго приводить в чувство. Он прямо-таки впечатался с разбега в мраморную полку камина. При этом раздался жуткий характерный звук, похожий на треск спелого арбуза, и граф решил, что Федькин череп раскололся пополам. В довершение эффекта удалец поскользнулся и влетел ногами в самое сердце полыхающего очага. Но даже бесчувственный, недвижимый и уже загоревшийся, он мертвой хваткой стискивал зубами «лисий хвост», так что мог считаться безусловным победителем. Парня выволокли из камина и сначала потушили ему ноги, поливая их водой из ковша. Оставшуюся воду выплеснули Федьке на голову. Зубы парню не смогли разжать даже ножом, и шапка Емельки Пугачева промокла насквозь, отчего стала похожа, как скорбно заметил старый казак, «на дохлую кошчонку». Наконец Каменный Лоб открыл глаза и, выплюнув «лисий хвост», громко выругался, а затем расхохотался. Граф не обманул и велел выдать тезке обещанные два целковых и штоф водки. Однако тем дело не кончилось, потому что не все слуги приняли участие в забаве, а господин не желал никого обделять.
— Положи шапку обратно! — приказал он Гордею. — Пускай подсохнет!
Старик с неохотой выполнил приказ и, спрятавшись в укромном уголке, в сердцах отвернулся, чтобы не видеть окончательной погибели своей драгоценной реликвии.
