При последних же словах поэта из горла ее вырвался укоризненный звук, напоминающий птичий клекот; однако, опасаясь гнева достойных господ, она поспешно зажала себе рот кулачком и принялась потихоньку пятиться в сторону тропы, нащупывая путь мелкими, неуверенными старческими шажками.
— Даже неопытному стихотворцу, — донеслось еще вслед ей, — знакомы слова «конец строфы». Увы, сердце подсказывает мне, что приблизилась пора вписать их в повесть о моей судьбе…
Глава 32
— Да ничего подобного! — в негодовании вскричала Вероника и обернулась к маркизу в надежде на поддержку.
И только после этого она спохватилась и зажала рот рукой.
Стены кухни пропали, словно растворились в воздухе. А вместо них вокруг раскинулся каменистый и неухоженный дикий пляж под палящим солнцем. На мгновение ей опять припомнился было сон с инструктором в синем костюме… однако ни других тренеров, ни курортников на сей раз не наблюдалось поблизости. Лишь ЭТИ ТРОЕ стояли в безмолвии — старик в пышном старомодном камзоле, мужчина в запыленном плаще, к которому подошло бы более название «рубище», и сморщенная старушонка с блестящими черными глазами-бусинами.
«ТАК ЧТО ЖЕ… хотите сказать, это все НА САМОМ ДЕЛЕ?» — в полном затмении рассудка спросила сама себя Вероника, переводя взгляд с одного на другого и лихорадочно ища в памяти подходящие к случаю слова… ну, хоть бы какое-нибудь изречение… убеждение… аргумент или факт…
— Я в том смысле, что не надо отчаиваться, — жалким голосом пробормотала она, не решаясь обращаться прямо к поэту, и опять покосилась в сторону маркиза.
Однако на сей раз синьор Моруэлло не вымолвил ни слова. И, вглядевшись в его одутловатое, в багровых пятнах лицо — так и есть, синьор страдал гипертонией! — она догадалась, что у маркиза с минуты на минуту случится удар.
В то же мгновение заметил это и Данте.
— Воды! — повелительно крикнул он в сторону Франчески и ловко подхватил старика в тот самый момент, когда глаза у того почти закатились, а грузная фигура начала медленно заваливаться на бок.
— Пресвятая Дева! — тоненько вскрикнула Франческа и проворно засеменила к берегу, на ходу стаскивая с головы неопределенного цвета повязку.
Однако престарелый синьор оказался не столь уж хилым — он пришел в себя почти сразу же, как только влажная ткань коснулась его лба.
— Благодарю… мой друг, — с некоторым трудом выговорил он, пожимая руку старой Франчески — очевидно, глаза маркиза все еще не прояснились.
— Понадобилось же вашей милости спускаться сюда в этакую пору! — сварливо укорила та, ловко расстегивая верхнюю пуговицу щегольской шелковой рубашки синьора.
— Пожалуй, — кротко согласился тот и попытался было освободиться от поддерживающих его рук поэта. — Пожалуй… лучше бы нам теперь возвратиться в замок.
— Лучше бы вам подождать здесь, — возразил с тревогой Данте, — пока эта добрая синьора, — тут он сделал глазами знак Франческе, — позовет лекаря или кого-нибудь из домашних!
— А давайте лучше я быстренько сбегаю! — собравшись с духом, вызвалась Вероника. — Там от горы направо или налево?
Но странно: никто из присутствующих не обратил на это предложение ни малейшего внимания. Никто и не подумал ответить на ее вопрос!
— Не стоит тревожиться, мессер Данте! Разве вы не видите, что на этот раз Господь раздумал призывать меня к себе? — выговорил маркиз со слабой улыбкой и сделал попытку подняться на ноги.
— Постойте-ка, синьоры! Вот так, — распорядилась Франческа, подхватывая маркиза под одну руку и указывая Данте глазами на другую.
Поддерживаемый с двух сторон маркиз медленно двинулся в обратный путь.
— Нет, подождите, подождите! Как же так? А рукопись?! Ведь это «Божественная комедия»! — в ужасе закричала вслед Вероника, тыча пальцем в забытые на камне тетради.
Однако никто из троих даже не оглянулся, словно и не услышал ее.
Они приближались уже к подножию скалы.
Но, уже ступив было на тропу, ведущую вверх, маркиз вдруг остановился и принялся гладить себя по боку и ощупывать карманы.
— Мой кинжал! Мой любимый товарищ! — пробормотал он. — Кажется, я оставил его среди камней… Потерять кинжал — дурной знак!
Его спутник и спутница обернулись, всматриваясь.
— Да вот же он лежит, товарищ ваш! Никуда не делся, — проворчала Вероника, кивая в направлении синеватого лезвия.
— Я вижу его! — крикнул Данте. — Потерпите, синьор!
Осторожно высвободившись, он в два прыжка достиг кинжала.
И в этот момент взгляд его упал на оставленные рукописи и на мгновение задержался на них.
— А как же гениальный замысел?! Грандиозная символическая вселенная? И глубинный смысл трех слоев бытия? — успела вскрикнуть в ту же минуту Вероника. — Как же все грешники, и Вергилий, и все круги ада, и Паоло и Франческа, и это… как же это… что движет Солнца и светила?
Поэт вдруг выпрямился и строго посмотрел прямо на нее. И хотя вблизи он оказался невысоким, как и свидетельствовал в его биографии Боккаччо, но Вероника будто вмиг съежилась и уменьшилась наполовину. Она смотрела на него почти в страхе, запрокинув голову — в точности как недавно старая Франческа.
— «Солн-це!» — наставительно и сурово выговорил Данте, поправляя ее. — «Любовь, что движет Солнце и светила!»
После чего он опустил голову и вновь ссутулился.
— Что ж, может быть, это и впрямь суждено мне — испытать судьбу еще раз… — в раздумье вымолвил он наконец и медленно наклонился, чтобы поднять тетради.
Вероника без сил опустилась прямо на раскаленные камни. Серые уступы, белесое от зноя небо и краешек залива поплыли перед глазами…
…Она с усилием подняла голову и осмотрелась. В поле зрения поочередно оказались: клеенка в клеточку, газовая плита, подоконник с горшком герани и часами-ходиками в виде башни.
Не сразу удалось ей сфокусировать взгляд на стрелках. Но, достигнув наконец желаемого, она удивилась так, что еще раз закрыла и открыла глаза, а потом для верности помотала головой.
Выходило одно из двух: либо все действие было написано ею за пятьдесят четыре минуты, либо, сидя здесь, за кухонным столом, она уснула и более чем на сутки выключилась из жизни.
Мелькнул в голове, впрочем, и третий вариант: все написанное появилось в тетради САМО СОБОЙ!
Не без некоторого мистического страха Вероника всмотрелась в строчки.
Хвосты у «б» знакомо топорщились вкось, «в» показалось бы постороннему человеку точной копией английского «l», а близнецов «п» и «к» можно было различить разве что по смыслу.
