Степаненко понял старика. Понял, что старик предлагает напасть на ментов. Он прочел в его взгляде, что только таким образом можно избежать неприятностей по работе.
Оперативник то опять рассматривал труп, то разглагольствовал что-то насчет московской фанаберии, увлекся и совсем не следил за Степаненко.
Максим подумал, что если старик набросится на командира омоновцев и хотя бы на несколько секунд задержит его, сам он сможет без труда справиться с оперативником. Внезапность нападения решит все. Затем бросить вниз на лестницу гранату-имитатор и выпрыгнуть через фрамугу.
Трудность всего этого возможного мероприятия состояла в том, что кому-то из них, Максиму или старику, надо было начинать первому. Мог ли Степаненко довериться бывшему чекисту, в квартире которого только что убили человека? Вот старый хрыч, опять подмигивает… Нет, это неспроста. А вдруг это очередная ловушка, провокация? В самом деле, каким образом старик остался цел и невредим в доме, в котором зарезали ножом женщину? Голова трещала от напряжения. Степаненко понимал, что старик тоже рискует, но рискует ради него. У него не было выбора, нужно было довериться лысому черту…
Степаненко понял, что если он хочет, чтобы события развивались по его, заранее обдуманному сценарию, свое инкогнито он должен обеспечить. То, что он в Арсеньевске, знали только Соха дзе и Шмаков.
Есть ли Шмакову резон после смерти жены сообщать в Москву, что Степаненко был в Арсеньевске? В первый раз сообщил, чтобы отбить у него охоту быть здесь. Но теперь ему уже все равно. Впрочем, Шмаков в любом случае непотопляем; вместе с ним непотопляемы все: руководство города, в конце концов, области. Все у них схвачено… Все куплено, все продано…
Степаненко неожиданно для самого себя крякнул и плотненько въехал резким движением руки в солнечное сплетение оперативника. Тот громко вякнул, стал хватать ртом воздух… Омоновец залапал рукой по кобуре. Старик в свою очередь крякнул, ухватил омоновца за правую руку, а левой стал хлестать его по обеим щекам. Сильно, наотмашь, правда, несколько по-бабьи. Это произвело неожиданный эффект. Омоновец очумело отступал, потом заорал во всю мощь своих легких:
— Сюда! Эй!
Степаненко не смог выдернуть свой пистолет из рук оперативника. Тот уцепился в оружие мертво. Тогда он сунул руку во внутренний карман куртки оперативника, вывернул мобильник и свое портмоне вместе с карманом. Скользнул в дверь, в два шага спустился на площадку, рванул гранату-имитатор с голени, выдернул кольцо, швырнул на лестницу, перекинул тело через раму, повис на руках, оттолкнулся ногой от стены, прыгнул в темноту.
Оглушающий взрыв потряс дом. С верхних этажей на Максима посыпалось стекло. Он вскочил и бросился через улицу. Кажется, оцепления нет. Вскочил в спасительную тень уличных деревьев и быстро пошел прочь.
Он не знал, сколько он пересек улиц, проулков, прежде чем почувствовал себя в безопасности. Ему показалось, что бегство было не совсем продуманным действием. Ведь теперь вдобавок к тому, что за ним охотились бандиты, разыскивала милиция, за ним станут рыскать омоновцы, искать как сбежавшего с места преступления. По крайней мере так будет формулироваться в оперативках. Взял и сбежал, хотя прямого отношения к убийству женщины не имел. Его уход станут расценивать не иначе как причастность к убийству, по крайней мере, как важного свидетеля.
Теперь Максим один в этом городе, без машины, без оружия. В самый раз пробираться на вокзал и пытаться уехать в Москву.
Черта с два уедешь! Вокзал уже буквально через несколько минут будет кишеть переодетыми ментами. Если в небольшом, вечно сонном городке случается убийство, вся милиция поднимается на ноги.
Степаненко пробирался по незнакомым улочкам, лихорадочно обдумывая свое положение. Что же случилось за эти последних три дня, вырвавших его из рутинной вялотекущей оперативной работы с религиозными сектами и бросивших в непонятно что… Тут, в Арсеньевске, то ли горнило международного шпионажа крупного масштаба, круто замешанного на крови, трупах, связи с отечественным бандитизмом, то ли тут непонятные разборки местных мафиози?!
Все вместе… Воры в законе в первую очередь напрочь лишены каких-либо патриотических устремлений. Они военный секрет «толканут» запросто, лишь бы денежки платили. А между собой у бандитов вечная бойня…
Но чем же Эльвира не устроила их, что они таким жестоким образом расправились с ней?
Хуже всего то, что по номеру пистолета, который остался у оперативника, не составит труда вычислить его хозяина, то есть уже в ближайшем времени в Москве станет известно, что он, работник ФСБ, «посеял» личное оружие.
Степаненко достал из внутреннего кармана сотовый телефон, набрал номер телефона жены Ко-лешки. Она должна быть в Арсеньевске. Это на данный момент единственный человек, способный хоть как-то помочь ему.
Сонный, встревоженный голос спросил, кто беспокоит.
— Это я, Максим. Ира, ты не волнуйся, говорю сразу. Мне нужно укрытие.
— Откуда ты звонишь?
— Я в Арсеньевске…
— Опять? Тебе же не разрешили заниматься этим делом…
— Так вышло, Ира. Приюти.
Еще не окончив телефонного разговора, Степаненко краем глаза увидел: из темноты к нему метнулась фигура. Майор отпрянул в сторону, на ходу пряча телефон в карман, но наткнулся еще на одного человека. Нападавшие сбили его с ног, навалились.
— Прыткий, гад! — послышался оклик.
Степаненко выгнулся всем телом, поддал коленкой одному из нападавших в живот.
Вдруг что-то невероятно тяжелое, но в то же время мягкое, сыпучее, ударило по голове. В глазах вспыхнула ослепительно яркая радуга… Теряя сознание, Степаненко подумал, что это может быть только удар дубинкой, в который насыпана свинцовая дробь.
Глава XXXVIII. В погребе
Очнулся майор он сильной головной боли, которая раскалывала череп. Открыл глаза. Кромешная темень. Пошевелил руками и ногами. Целы. Ощупал голову. Тоже вроде цела, но трещит, как с сильного перепоя.
Где же он? Каким образом очутился здесь? Под руками ощутил сырую, плотную землю. Воздух был затхлый, отдавал плесенью.
«Прыткий, гад!» — вспомнились последние слова, которые зафиксировала его память. Ага, ведь его оглушили! И притащили сюда, в какой-то подвал.
Кряхтя и постанывая, Степаненко протянул руки вперед и стал осторожно исследовать все, что окружало его.
Да, это подвал. Обыкновенный хозяйственный погреб с картошкой и квашеной капустой в пластиковом бочонке. Его оглушили и привезли сюда.
Интересно, кто это сделал? Люди Сохадзе или люди Рогожцева?
Освоившись в подвале, Степаненко подумал, что представлял места, в которых бандиты держат своих пленников как специально оборудованные казематы. Это представление оказалось глупостью. Он был в обыкновенном погребе, где картошка, огурцы, морковь, на полках аккуратно расставлены банки с вареньем и компотами… Впрочем, выбраться отсюда нет никакой возможности. Дверь плотно пригнана, на прочных металлических навесах. Вентиляционный люк вверху узкий — асбестоцементная труба. Окон нет. Одним словом, ловушка, западня.
Скоро придут, станут допрашивать, бить, пытать… Потом, потом в этом же погребе и похоронят Закопают… Впрочем, нет. Кто станет есть картошку из погреба, в котором будут тлеть останки майора ФСБ?
Тлеть? Нет, гнить, разлагаться, фосфоресцировать… Страха не было. Просто нападала жуть от темноты, от неизвестности, от затхлого, несвежего воздуха.
Степаненко исследовал карманы. Все выгребли, даже носового платка нет. А вот часы на руке не тронули. Подсветил — десять часов. Уже день. Это сколько он провалялся в беспамятстве?
Степаненко перебрал в памяти события вчерашнего дня. Банкет, погоня, квартира Эльвиры, старик. Потом поездка к Шмакову, возвращение, труп, ОМОН.
Бандиты поджидали его возле дома. А старик спровоцировал его на побег. Что-то подозрительно он прикрывался своей глухотой. Да и омоновцы повели себя беспечно, словно создали условия для побега, чтобы он угодил прямо в лапы бандюгам.
Степаненко некоторое время боролся с желанием бить, стучать в дверь, чтобы пришли те, кто захватил его. Но, поразмыслив, решил не шуметь, дать себе время для обдумывания положения, для восстановления сил.
Прошел час, два, три… Ожидание стало томительным, физически непереносимым.
«Сколько я могу здесь сидеїь? — думал он. — Сутки? Двое?»
Вечером он уже не выдержал и стал колотить в дверь кулаками, бил ногами. Никакой реакции. С таким успехом можно было бить в бетонную стену или в цементный пол.
Устав, Степаненко улегся на картошку, расслабился, насколько позволяло ему его состояние, приказал себе спать.
Разбудил его звук шагов. Степаненко подсветил часы — двадцать один ноль-ноль. Пунктуальны, черт бы их побрал!
