— Погляди, Адам, погляди, какой славный гнедой! Ох, и хорош же он спереди! А как хорош вон тот серый, которого чистит парень в байковой куртке, да так неумело, словно он привык иметь дело не с конями, а с коровами! Хотелось бы мне быть рядом с ним и поучить его, как это делается! Глянь-ка, глянь, какие блестящие миланские латы начищает вон тот йомен, они сплошь из стали и серебра, как парадные доспехи нашего рыцаря, над которыми так трясется старый Уингейт! Эге, смотри, какая пригожая девица с подойником в руках пробирается там, среди ратников и лошадей! Наверно, ей пришлось прошагать немало, чтобы дойти сюда оттуда, где пасется ее корова. На ней точно такой же красный жакет, как на твоей милой Сисили Сандерленд, мейстер Адам!
— Ей-богу, парень, — произнес сокольничий, — хорошо, что ты воспитывался в таком месте, где знают, что такое приличия. Даже там, в замке Эвенелов, ты был сорвиголовой, а уж расти ты здесь, в двух шагах от дворца, быть бы тебе самым отъявленным висельником из всех пажей на свете.
— Ну ладно, ладно, только, Адам, голубчик, перестань ты бессмысленно мычать и барабанить по столу; лучше подойди к окну, пока ты не утопил еще весь свой разум в кувшине. Гляди, пришел менестрель со своими людьми, и среди них девушка-плясунья с бубенцами на щиколотках. Ну ясно, так и быть должно: все йомены и пажи бросили скрести своих лошадей и начищать доспехи; они собрались в круг, чтобы послушать музыку. Пойдем-ка тоже к ним, голубчик Адам!
— Убей меня бог, если я спущусь вниз! — отвечал тот. — И ты мог бы, никуда не ходя, познакомиться с песней, которой позавидует всякий бродячий менестрель, если бы ты только соизволил послушать ее.
— Но красная жакетка тоже остановилась, Адам… Ого, сейчас будут танцевать. Байковая куртка приглашает красный жакет, но девушка смущена и отнекивается.
Но тут, внезапно оставив свой легкомысленно-шутливый тон, Роланд, видимо чем-то сильно заинтересованный и удивленный, воскликнул:
— Пресвятая матерь божья! Что я вижу! — и умолк.
Рассудительный Адам Вудкок, находясь в расслабленном состоянии, тихо забавлялся про себя возгласами пажа, хотя и делал вид, что пропускает их мимо ушей; ему захотелось поэтому, чтобы тот снова развязал язык и он мог бы еще понаслаждаться своим превосходством, заключавшимся в давнем знакомстве со всем тем, что сейчас приводило его юного спутника в такое изумление.
— Ну, — сказал он, видя, что паж упорно молчит, — что же такое ты приметил, отчего сразу онемел?
Роланд не отвечал.
— Послушай, мейстер Роланд Грейм, — еще раз позвал его сокольничий, — в наших краях не принято отмалчиваться, когда с тобой разговаривают.
Роланд Грейм по-прежнему не произносил ни слова.
— Что за чума его взяла! — воскликнул Адам Вудкок. — То таращил глаза и молол вовсю языком, а теперь, верно, от этого же самого ослеп и онемел.
Он наспех допил вино и подошел к Роланду, который стоял неподвижно, как статуя, устремив пристальный взгляд на что-то замеченное им во дворе; но как Адам ни старался, он не мог обнаружить среди царившего там веселья ничего такого, что заслуживало бы столь безраздельного внимания.
«Парень, видать, свихнулся», — сказал сокольничий самому себе.
Но у Роланда Грейма были веские причины для того чтобы удивляться, хотя он никак не мог поведать о них своему спутнику.
Звуки лютни, на которой заиграл менестрель, привлекли нескольких человек с улицы. Последний из вошедших в ворота поразил Роланда своей внешностью, всецело приковав к себе его внимание. Это был юноша одного с ним возраста или несколько моложе; судя по его платью и манере держать себя, он мог быть того же звания и занимать такую же должность, что и Роланд, ибо имел подчеркнуто щегольской вид, впрочем, вполне уместный при его стройной, хотя чуть худощавой и невысокой фигуре; одет он был в весьма изящный костюм, который наполовину был скрыт небрежно накинутым пурпурным плащом. Войдя, он бросил взгляд на окна, и Роланд, к крайнему своему удивлению, увидел под алой бархатной шляпой, украшенной пером, черты, глубоко врезавшиеся ему в память; он узнал эти золотистые волосы, ниспадавшие локонами, этот живой, взгляд больших синих глаз; красиво очерченные брови, нос с легкой горбинкой, алый рот, постоянно улыбающийся сдержанной, едва заметной улыбкой, короче говоря — весь облик Кэтрин Ситон, одетой, однако, в мужское платье и, как видно было, не без успеха имитирующей поведение юного, но отважного пажа.
— Святой Георгий, святой Андрей и все угодники! — воскликнул изумленный Роланд. — Видывал ли когда-нибудь свет такую дерзкую девчонку! Кажется, ей самой немного стыдно за это ряженье; не зря старается она прикрыть плащом лицо, да и покраснела как будто. Однако пресвятая богородица! Как она протискивается сквозь толпу, каким смелым и твердым шагом прокладывает себе путь! Можно подумать, что она отродясь не носила никакого другого платья, кроме мужского! Святители божьи! Она подняла свой хлыст, словно собирается ударить им по щеке того, кто стоит ей поперек дороги! Ей-богу, она ведет себя как заправский паж! Да что это? Неужели она в самом деле решится хлестнуть эту байковую куртку?
Его сомнения быстро рассеялись, ибо давно замеченный им здоровенный детина, стоявший на пути нетерпеливого пажа и из мужицкого упрямства или же просто по глупости не желавший посторониться, получил резкий, с размаху нанесенный удар хлыстом по спине, вследствие чего сразу же отскочил в сторону, потирая ту часть тела, которой столь бесцеремонно дали понять, что не следует преграждать дорогу людям более высокого звания, нежели ее обладатель.
Услыхав негодующие вопли и проклятья пострадавшего, Роланд Грейм подумал уже было о том, чтобы сбежать вниз по лестнице на помощь переодетой Кэтрин; но большинство находившихся во дворе стало смеяться над парнем в байковой куртке, которому по тем временам было, конечно, не под силу схватиться в открытую со своим обидчиком, разодетым в бархат и золото; поэтому парень (он был гостиничным слугой) пустился наутек и, вернувшись к прерванному занятию, под общий хохот снова принялся чистить статного серого коня. Пуще всех смеялась девица в красном жакете, прислуживавшая вместе с ним в гостинице. В довершение его позора, у девицы хватило жестокости одобрительно улыбнуться его обидчику; затем она с непринужденностью, свойственной скорее городской служанке, нежели деревенской коровнице, задала пришельцу вопрос:
— Вам, наверно, нужен здесь кто-нибудь, нарядный молодой джентльмен, и поэтому вы так торопитесь?
— Я ищу тут, — ответил щеголь, — одного молокососа с веткой остролиста на шляпе, черноволосого и черноглазого, в зеленой куртке и имеющего вид деревенского франта. Я обыскал уже в поисках его все закоулки и проходы вокруг Кэнонгейта, черт бы его побрал!
— Господи спаси и помилуй! — пробормотал Роланд Грейм в сильнейшем изумлении.
— Обещаю сейчас же справиться о нем ради вашей милости, — сказала служанка.
— Сделай это, — промолвил красивый юноша, — и если ты приведешь его ко мне, то получишь грот сегодня и поцелуй в воскресенье, когда на тебе будет юбка почище.
— Господи спаси и помилуй! — снова пробормотал Роланд. — Это уж, пожалуй, чересчур.
Через минуту в залу вошел слуга и, придержав дверь, впустил юного красавца, на которого с таким удивлением взирал наш герой.
Переодетая девушка, без тени смущения на лице, обвела быстрым и смелым взглядом всю старинную залу. Роланд Грейм в первое мгновение растерялся и оробел, но затем, сочтя такое состояние недостойным смелого и бесстрашного мужчины, каким он всегда стремился быть, твердо решил, что не позволит этой удивительной особе презрительно смотреть на него и не оробеет перед ней, а, напротив, ответит ей хитрым, проницательным взглядом старого знакомого, которому ясна забавная сторона происходящего, и, таким образом, покажет, что сразу же разгадал ее секрет и что судьба ее теперь у него в руках. Это, думал он, несколько собьет с нее спесь; по крайней мере она будет вынуждена смотреть на него уважительно и заискивающе и соответственно держать себя с ним.
Задумано все это было превосходно, но как раз в тот момент, когда Роланд примерился, изобразив многозначительный взгляд и едва заметную улыбку, что должно было придать ему лукавый, понимающий вид и обеспечить его торжество, он вдруг встретился глазами со своим собратом пажом, который, возможно, был на самом деле переодетой девушкой, но смотрел дерзким, открытым, не отклоняющимся в сторону взором. Ему достаточно было один раз взглянуть на Роланда, чтобы его зоркие, как у сокола, глаза сразу опознали в нем того, кто был предметом его поисков. Он с весьма независимым видом, сохраняя полное самообладание, подошел к нашему герою и обратился к нему со следующими словами:
