Друг обещал прибыть через час.
— Я хочу попросить тебя об очень большом одолжении. Понимаю, это трудно, но ты должна сделать это ради себя и ради нас, — грустно проговорила мать-настоятельница. — Иного выхода нет.
Амадея все еще не оправилась от потрясения и вряд ли была способна что-то осознать, однако она кивнула и обратила на матушку печальный взгляд.
— Я хочу попросить тебя уехать. На время, пока все не успокоится. Если ты останешься здесь, монастырь могут разгромить. Когда же все кончится и мир вновь станет нормальным, ты вернешься. Я это знаю. Я никогда, ни на минуту не сомневалась в твоем призвании. Поэтому и прошу тебя сейчас. Ты по-прежнему останешься одной из нас, даже если будешь жить среди чужих людей. Для тебя ничего не изменится.
Через два месяца Амадея снова собиралась принести временные обеты. До пострига оставалось два года. Слова матери-настоятельницы стали для Амадеи еще одним ударом. Она потеряла мать и сестру, возможно, навеки, и вот теперь ее отсылают.
И все же, несмотря на душевное смятение, она понимала, что это единственный правильный шаг. Жертва, которую она должна принести для них. Матушка верно сказала — иного выхода нет.
Амадея кивнула.
— Но куда я пойду? — с трудом произнесла она. Девушка не выходила за стены монастыря долгих шесть лет. Ей некуда идти. Негде приклонить голову.
— Несколько месяцев назад твоя мать прислала мне письмо с именем и номером телефона друга. Я позвонила ему несколько минут назад. Он пообещал приехать через час.
— Так скоро?
Амадея и без расспросов знала, кто это. Единственный друг матери. Жерар Добиньи. Беата и Амадею успела предупредить, чтобы обращалась к нему, если что-то пойдет не так. Она даже сообщила, что у него лежат деньги для них с Дафной. Но как можно подвергать опасности этого человека? Она, словно зачумленная, несет гибель всем, кто до нее дотронется.
— Я смогу попрощаться с остальными?
Мать-настоятельница, поколебавшись, кивнула. Отказать было бы слишком жестоко по отношению и к Амадее, и к остальным.
Она позвонила в колокольчик. Это было предупреждением сестрам, что случилось нечто важное и следует немедленно собраться в трапезной.
Вскоре туда же пришли Амадея и мать-настоятельница. Амадея всматривалась в знакомые лица. Здесь были все монахини, с которыми она жила, работала и которых так любила. Молодые, старые, даже те, кто передвигался в инвалидных креслах. Амадее невыносимо было думать о том, что придется уйти. Но мать-настоятельница права. Выхода нет. Куда бы она ни пошла, в каком бы монастыре ни очутилась, его обитателям будут грозить смерть и высылка. Она обязана их покинуть. Но она вернется. Обязательно вернется. Только эта жизнь ей нужна. Здесь ее дом. Амадея точно знала, что рождена быть монахиней и служить Богу, какой бы путь Он для этого ни избрал.
Мать-настоятельница ничего не объяснила собравшимся. Ничего не сказала. Им не стоит ничего знать, ибо знание опасно. Будет лучше, если обстоятельства ухода Амадеи останутся неизвестными им. Если придет полиция, они ничего не смогут объяснить. Самый факт ухода Амадеи оправдает их. За все ответит одна мать-настоятельница. Пусть наказывают ее, но остальных она спасет.
Амадея прошла по рядам, обнимая и целуя каждую, тихо шепча: «Благослови тебя Бог, сестра». Больше она не обмолвилась ни словом. Но все понимали, что происходит, так же как в тот день, три года назад, когда уходила сестра Тереза Бенедикта.
Прощание заняло всего с полчаса. Амадея не вернулась в келью, чтобы собрать вещи. Ей нечего было взять с собой. Она не принесла ничего и уйдет ни с чем. Ей предстояло вернуться в мир, который она больше не понимала. Которого не видела так долго. Мир, в котором у нее больше не было матери и сестры. Где у нее не существовало ни дома, ни собственности, ни друзей, ни родных. Остался только Жерар.
Она вернулась в кабинет настоятельницы и стала ждать. Через полчаса прибыл расстроенный Жерар и, войдя в кабинет, осторожно обнял Амадею за плечи.
— Мне так жаль, бедняжка, — прошептал он, сам еще будучи не в силах осознать случившееся. Однако Жерар понимал, что вряд ли Беата и Дафна долго проживут в условиях лагеря. Но девушке он ничего не сказал.
— Что мне делать? — жалобно спросила Амадея. Жерар молча смотрел на нее. Он уже забыл, как она прекрасна, с годами же стала просто ослепительной красавицей. Даже в печали она была неотразима. От Амадеи словно исходило сияние, а глаза казались бездонными озерами. Казалось, в ней горел неугасимый огонь. Жерару она показалась святой, сошедшей с иконы. Было совершенно очевидно, что она переживает величайшую потерю в своей жизни и уход из монастыря для нее не меньшая трагедия, чем арест матери и сестры.
Жерар не был уверен, что Амадея сможет приспособиться к окружающему миру. Настоятельница тоже не находила себе места от тревоги за девушку.
Амадея растерянно смотрела на Жерара.
— Об этом мы поговорим сегодня вечером, — тихо пообещал он.
Им и в самом деле многое нужно было обсудить.
Монахини открыли ворота монастыря, и машина Жерара въехала во двор. Он попросил Амадею лечь на пол и укрыться, чтобы никто не увидел, как она уезжает. Никто не должен заподозрить, что он вывозит из монастыря одну из монахинь. А если за ней придут, мать-настоятельница скажет, что она сбежала. Более подробных объяснений она давать не обязана. К тому же она и на самом деле не будет знать, куда увезли Амадею, хотя монахини будут постоянно молиться за нее, пока она не вернется.
— Ты должна переодеться, — напомнила настоятельница. Амадея послушно отправилась в гардеробную, чувствуя себя так, словно вместе с одеждой с нее сдирают кожу. Каждый предмет одеяния стал неотъемлемой частью ее существа, и девушка несколько минут неподвижно простояла, глядя на стол, где была аккуратно сложена новая одежда: пальто, туфли, платье, маленькая уродливая шляпка и кое-что из нижнего белья. Все не по размеру, все какое-то мешковатое, неуклюжее. Но какая разница? Все это абсолютно не важно. Мать и Дафна высланы, и один Бог знает, что с ними, а сама Амадея покидает место, где нашла убежище шесть лет назад, где жила, работала и взрослела.
Амадея натянула слишком короткое платье, влезла в жесткие туфли. Шесть лет она носила сандалии, и теперь туфли немилосердно жали.
Только сейчас Амадея увидела, как похудела. В сутане это было совсем незаметно. И теперь, в убогом платье, с коротко подстриженными волосами, она казалась себе настоящим чудовищем и тосковала по простой элегантности своего привычного одеяния. Ей так хотелось снова надеть сутану… Сколько времени пройдет, прежде чем она сможет снова стать одной из сестер-кармелиток! Остается только молиться, чтобы этот день поскорее настал. Амадее страшно было идти в мир, от которого она отреклась шесть лет назад.
