Я молча махнул Жданову рукой: "За мной!" На командный пункт Волкова добирались где короткими перебежками, а где и ползком. С той стороны речки временами стрелял фашистский снайпер, и рисковать жизнью никому не хотелось.
Когда подходили к красному двухэтажному особняку, где разместился КП полка, в небе натужно загудели самолеты. Посмотрев вверх, я удивился: такой огромной стаей фашисты уже давно не летали. (Потом сообщили, что налет совершили восемьдесят "юнкерсов".) Успокоив себя тем, что самолеты летят в наш тыл бомбить более важные объекты, мы со Ждановым вошли в дом.
На вопрос, где сейчас командир полка, какой-то незнакомый сержант молча показал рукой вниз, а сам выскочил наружу. Мы по лестнице спустились в каменный подвал. Здесь уже было несколько офицеров.
У стола стоял гвардии подполковник Волков. Рядом с ним сидели гвардии майоры Архипов и Кузнецов. Последний что-то показывал Волкову на топокарте. Рядом со столом был черный кожаный диван с высокой спинкой. Справа, у стены, сидели пожилой полковник - командир приданного артполка, чуть ближе ко мне, спиной к шкафу, - командир батальона гвардии майор Токмаков, неподалеку от него стояли начальник артиллерии полка гвардии капитан Панкин, командир саперного взвода гвардии старший лейтенант Загайнов и командир роты связи гвардии старший лейтенант Дядюченко. По-видимому, должны были с минуты на минуту явиться командиры остальных подразделений полка.
Я описываю картину, которую зафиксировал мой взгляд машинально. Еще через секунду докладываю о прибытии. Волков только головой кивнул: дескать, вижу. Делаю один шаг вперед (надо поздороваться с офицерами), и... с ошеломляющей внезапностью вся увиденная картина буквально в одно мгновение словно раскалывается на куски: где-то за спиной, вверху, раздается невероятной силы взрыв. Вижу, как, запрокинув назад голову, валится на диван командир полка, падает на пол здоровяк Панкин, исчезает в большом коричневом шкафу, словно кто-то невидимый его туда втянул, комбат Токмаков... Ничего не понимая, смотрю по-прежнему на стол, за которым в каком-то оцепенении целые и невредимые сидят начальник штаба Архипов и замполит Кузнецов. Еще мгновение - и начинаю ощущать, как в правую половину лица раскаленными щупальцами впивается боль. Розовая пелена крови заливает глаз, и фигуры сидящих за столом постепенно размываются. Боюсь, ужасно боюсь пошевелиться! "Все! Это все!" - стучится в мозг одна и та же мысль, и я не понимаю, как это может быть, что я еще думаю, потому что убежден черепа у меня нет. Нет! Всего лишь несколько дней назад я видел, как это бывает у других. Нет, и все! Вот сейчас, если сделаю хоть один шаг вперед, то это будет мой последний шаг...
Но, странное дело, сознание меня не покидает, постепенно окружающее начинает обретать реальность: люди шевелятся, слышны их голоса... "Ваня! Ваня! Командиру помоги!" Ну конечно, это Кузнецов кричит Архипову. Словно через дождевую пелену вижу, как из шкафа, держась за голову, тяжело выбирается Токмаков. Совсем рядом двое пытаются поднять с пола гвардии капитана Панкина. Кто-то подходит и ко мне, берет за плечи:
- Манакин! Миша! Тебя что, контузило?
- Товарищ старший лейтенант, что с вами?!
"Ага, это Жданов! Значит, все в порядке".
Когда меня вынесли из подвала на носилках, день казался сумерками. Правый глаз не видел вообще, а левый застилала туманная пелена. В голове гудело и ломило, как будто кто-то бессердечный лупил по ней чем-то тупым и тяжелым.
Возле полуразвалившегося коттеджа стоял "виллис". В него уже положили полковника - командира артполка. Голова и грудь его были перевязаны, через бинты сочилась кровь. Меня тоже посадили в машину, и она сразу же тронулась.
Когда "виллис" выезжал из Делитца, мы увидели, как разворачивалась батарея зенитных орудий. А может быть, и не батарея, а больше. Все расчеты состояли из девушек. Раненый полковник привстал, показал зенитчицам кулак и сочно выругался. Те, конечно, ничего не поняли. Да и откуда им было знать, что одна из бомб, сброшенных "юнкерсами", угодила в наш особняк и, прошив два этажа, взорвалась у входа в подвал. По каким причудливым законам распространялась ударная волна, никто не мог бы сказать. Но факт тот, что одних только пылью с потолка обдало, а другим досталось. Впрочем, нам потом не один раз говорили, что надо благодарить судьбу: если бы не крепкие перекрытия особняка, нам бы всем не ходить уже по белу свету.
В медико-санитарный батальон дивизии уже сообщили по телефону о случившемся. Как только машина подкатила к палаткам, нас вновь положили на носилки и понесли прямо в операционную. Здесь уже распоряжалась капитан медицинской службы Инна Аркадьевна Федорова, опытнейший хирург и благороднейшей души человек. В дивизии ее знали все потому, что она блестяще делала самые сложные операции.
Первый вопрос, который она задала, меня несколько озадачил. Вместо того чтобы поинтересоваться моим самочувствием, она, тряхнув меня за плечо, тревожно спросили:
- Что с Николаем Терентьевичем?
- Жив! - ответил я, с трудом соображая, при чем здесь командир полка, если привезли нас, а не его.
- Извини... Мне сообщили, что он ранен, - сказала она и, успокоившись, ловко начала стягивать мне рану у глаза металлическими скобками.
Именно в это время и вошел в палатку... Волков.
- Привет, медицина! - прогудел он своим густым басом. - Как здесь наши ребя...
Неожиданно кубанка слетела с его головы, пошатнувшись, Волков чуть не упал.
- Ой! - вскрикнула Инна Аркадьевна, но все же успела подхватить командира полка под руки и усадить на стул.
Обычно красивое и загорелое лицо Волкова было бледным, губы посинели. Из-под гимнастерки виднелся бинт. И всегда спокойная, уверенная в себе Федорова вдруг... заплакала.
И на войне к людям приходили светлые, возвышенные чувства. Так я узнал, что суровый, неприступный капитан медицинской службы еще в прошлый раз, когда Волков пролежал здесь по ранению несколько дней, полюбила нашего командира. Все это время она хранила в тайне свою привязанность к нему и вот теперь, боясь потерять этого большого, сильного и красивого человека, не совладала с собой: ее чувства вылились наружу. Забегая вперед, скажу, что после войны Николай Терентьевич и Инна Аркадьевна поженились. Тогда же, поспешив на помощь Волкову, хирург оставила меня одного. Думая, что все уже закончено, и посчитав себя здесь лишним, я встал с операционного стола и вдруг почувствовал, что над правым глазом что-то треснуло: на пол посыпались железные скобы.
- Лежать! - вдруг грозно скомандовала Инна Аркадьевна, и я с готовностью повиновался.
Целую неделю продержали меня в медико-санитарном батальоне. Зато командир полка сбежал отсюда в тот же день. А еще через два или три дня появился вновь - с цветами. Один букет вручил мне, другой - хирургу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
