Не сомневаюсь, что он смог бы много работать сейчас. И нашёл бы себя в современном кино. И, может быть, это было бы очень мощное по звучанию явление. Я очень люблю Сашу Сокурова, помню его с института — он на моих глазах вырос. Сокуров начинал своё творчество с экранизации платоновской «Реки Потудань». Но это не имеет никакого отношения к тому, что и как говорил об Андрее Платонове Олег Иванович! И как он его понимал. Причём в то время, когда творчества Платонова вообще никто не знал, кроме его «Родины электричества».
Я ему даже книжку подарила маленькую о Платонове, которую по случаю нашла у кого-то, и сказала: «Дай мне, я подарю Олегу Ивановичу Далю». Книжка очень хорошего автора и тиражом 5 тысяч экземпляров. Принесла ему и сказала:
— Нате!
Молча взял, посмотрел и осторожно убрал в карман. А когда меня всё спрашивал про ВГИК, принесла ему «Беседы о кинорежиссуре» Михаила Ромма:
— Олег Иванович, хоть это возьмите…
Брал. И читал. И думал… Хотя, возможно, актёрское начало, бывшее в нём необыкновенно сильным, возобладало бы. И тогда не берусь угадать, как и где он был бы сегодня…
31 марта 1984 года
После кончины Олега Ивановича Даля мне пришлось соприкоснуться с ним лишь единожды — на вечере его памяти в ЦДРИ.
Вечер показался мне академичным. Вела его Наталья Крымова. На мой взгляд, она — сухарь и академик. Но она это сделала. Как говорится, что хотели, то и получили…
Но там было несколько поразительных моментов.
Включился свет. Никого на сцене. И дали фонограмму: Олег Иванович читает стихотворение «Журналист, читатель и писатель» из его домашней лермонтовской записи. Время звучания — пятнадцать (!) минут. Видели бы вы, как слушал зал! В полной тишине. Все мы стояли за кулисами: режиссёр Володя Краснопольский — просто обалдел. Я не могла вообще сидеть спокойно: бегала весь вечер туда-сюда, туда-сюда.
На фонограмме влетела в артистическую и говорю организатору вечера — заведующей секцией кино ЦДРИ Валентине Олеговне Малюковой:
— Валя!!! В зале — «муха летит»!
Это было невероятно…
Потом Крымова всё-таки заставила подняться на сцену Люду Максакову — та не хотела, она плакала и не могла говорить. Но сказала коротко, образно и прекрасно:
— Вся душа его так дрожала и трепетала, что, когда я к нему подходила, то сама начинала трепетать! От него исходила такая биоволна, такой импульс, что я согревалась в них и «собиралась» как актриса.
А ведь она блестящая актриса — чего ей собираться-то? Вот такой колоссальный заряд он давал партнёрам…
Блестяще выступил на этом вечере Бурляев. Вот тебе и Коля! Его уже в те времена иногда «заносило». Но он с такой болью сказал в ЦДРИ, что Даля убили, что весь зал, включая Крымову в первом ряду, — аплодировал стоя.
Вообще, вечер был очень хороший, и программа была хорошая, но… Что было дальше — не знаю, так как больше ни на каких вечерах не бывала. Если сказать честно, мне это тяжело, потому что так я понимаю, чувствую, помню и думаю об Олеге Ивановиче — и никто не удовлетворяет меня в своих сентенциях по этому поводу. Никто! Ни один человек!
У меня впечатление, что всё, что о Дале говорится, звучит и пишется, — это близко к нему, но очень поверхностно. Безумно поверхностно! Вероятно, Олег Иванович представлял собой то, что мы не знали ни в ком. А в нём это было!
Вот так вот теперь я его понимаю…
Москва, 16 мая 1991 г.
Николай Леонов
Олег и его варианты
Началось всё очень интересно.
Дело в том, что мы были друзьями молодости с Мишей Козаковым. И когда он ушёл из Театра Маяковского в недавно созданный «Современник», я бывал там чуть ли не ежедневно. Конечно, познакомился со всеми ребятами…
Летом 1963 года в «Современнике» появился Олег Даль. Мы с ним начали постепенно общаться. Взаимоотношения наши были просто: «Здравствуй» — «Здравствуй».
Пару раз мы с ним сидели за столом в очень интересном месте: в современниковском подвале на Маяковской, где у них было организовано своё театральное кафе. Ребята сами всё закупали, сами платили — для них всё это было очень интересно. Причём ты брал что хотел и платил деньгами, которые лежали здесь же, на прилавке. То есть — полная коммуна, и только для своих. Не все гости театра знали о существовании этого кафе. А уж посторонние приходящие — даже не подозревали! Уж и не помню, кто там занимался продуктами, бутылками, кто что приносил. Но ежедневное меню было, и оно пользовалось неизменным успехом. Потом всё снова закупалось.
В этот период — ещё театра-студии — мы с Олегом не были близки. Да к тому же я в те дни и не думал, что буду писать, потому что работал в оперчасти Московского уголовного розыска. Ребята всегда интересовались моей службой, и Даль в своих коротких разговорах со мной не был исключением.
С этого я и начал писать: с того, что в «Современнике» всё время просили что-нибудь рассказать. А так как оперативная работа, во-первых, секретна, во-вторых — очень не интересна, а в-третьих, за исключением каких-то редких моментов, — просто тяжелое дело (и очень грязное!), то мне приходилось идти на хитрость.
Я выпивал стакан коньяку в кафе-подвале, садился на стул и начинал спонтанно, с места придумывать что-то, цепляя одно за другое. А вокруг, разинув рты, сидела ошалевшая от услышанного современниковская труппа во главе с Олегом Ефремовым.
Потом я познакомился с волной писателей-шестидесятников, со всей их когортой. Но прежде всего — с Васей Аксёновым и Толей Гладилиным. Последний, увы, тоже сейчас живёт во Франции, но ныне — в Москве, и мы вчера с ним разговаривали.
И вот зимой 1969 года я — молодой писатель в жанре милицейского детектива и автор сценария четырёхсерийного фильма-спектакля «Ждите моего звонка», который ставился на московском телевидении по моей же повести «Трактир на Пятницкой». Экранизировал эту вещь Ян Эбнер — прекрасный режиссёр и человек, тремя годами ранее несколько скандально заявивший о себе кинофильмом «Последний жулик». В этой вещи поразительно работал Николай Губенко, а песни написаны были Володей Высоцким. Это было ещё до его шумного всесоюзного успеха в «Вертикали».
Забегая вперёд, скажу, что Ян очень рано ушёл из жизни. И очень необычно. Мы всей компанией сидели в ресторане ВТО. Эбнер, словно устав от застолья, положил голову на плечо соседа, и с тихой улыбкой отошёл в Вечность… Вспомнился этот эпизод сейчас как раз из-за Даля, которого эта прилюдная смерть потрясла как-то особенно страшно, просто громоподобно. Истерики у Олега не было, но годков он добавил, что называется, на глазах.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
