Врачи посоветовали царю лечение на водах, чтобы поправить здоровье, расшатавшееся от разрушительных последствий алкоголя и занятий любовью, и он решает вернуться в Спа. На всем протяжении его путешествия города соперничали в щедрости оказанных приемов. В Реймсе, где он остановился всего на несколько часов, муниципалитет потратил четыреста пятьдесят ливров на единственный обед. Шарлевилю он обошелся более чем в четыре тысячи ливров, чтобы оказать приют государю с его свитой на одну ночь. На следующий день царь отправился на оружейный завод и предложил нескольким мастерам поехать с ним в Россию, а когда ему посоветовали посетить затем фабрику, производящую кружева, ответил резко: «Кружева? Это не мое дело! Это скорее заинтересовало бы царицу, если бы она была здесь!» Корабль, украшенный его флагами, ждал царя на Меузе, чтобы отвезти его в Льеж. На борт были загружены горы съестных припасов: «170 фунтов различного мяса, одна косуля, 35 цыплят и кур, 6 больших индюков, 83 фунта ветчины, 200 раков, 200 яиц, 15 фунтов лосося, 2 больших форели, 3 бочки с пивом, один говяжий язык и два свиных языка, 6 пар голубей, 2 щуки, 20 фунтов масла…» Доктор Арескин беспокоился за исход застолья, для которого понадобилось столько еды. Петр его резко оборвал: никакого лечения, пока не приехали в Спа. Предвидя скучную диету, которая ему угрожала в ближайшем будущем, он начал поглощать двойные порции. В Намюре он развлекался в бое на ходулях, страстно увлекся водным состязанием на копьях, дал полюбоваться собой стоя в лодке, положив руку на голову гребца, отвечал на приветствия толпы, ел и пил за дюжину, танцевал до часу ночи, но отказался спать во дворце, где все было приготовлено к его приезду, и отправился ночевать в свою маленькую каюту на корабле. Так же и в Льеже, сорвав планы организаторов, он пренебрег роскошными покоями, которые ему были подготовлены во дворце, и предпочел остановиться в отеле «Лоррен». В окна жилища, которое он выбрал, он созерцал с удовлетворением фейерверк, в котором сверкали его личные гербы. На следующий день он прогулялся по городу, изучил предприятия, изготавливающие зажигательное стекло, и спустился в шахту, где его заинтересовала работа смиренных рабочих, испачканных углем, который они добывали из недр земли.
Наконец, приехав в Спа со свитой в сорок человек, он начал пить воду в тех же сумасшедших количествах, в которых поглощал вино. Каждое утро он отправлялся к источнику в Геронстере, в одном лье от Спа, верхом, в экипаже или в легкой повозке, которой он сам управлял на плохих каменистых дорогах с разбитой колеей. Доехав до места, для начала Петр выпивал около двадцати стаканов подряд. Затем он наполнял желудок шестью фунтами вишни и дюжиной фиг. В конце концов эта бесцветная и пресная жидкость, которая текла в его горло, стала надоедать царю. Он придавал ей вкус небольшим добавлением алкоголя. А потом любил пешком прогуляться по деревне. Чувствуя себя непринужденно в любом месте и при любых обстоятельствах, он заходил на скотные дворы, разговаривал с крестьянами, трогал их инструменты, заглядывал в их амбары и хлева. Очевидно, что эти мужики из окрестностей Спа не были крепостными. И все вместе они не выглядели такими жалкими и бедными, как русские мужики. Но, думал Петр, в России благосостояние и свобода могут лишь размягчить душу. Счастливый народ всегда сыт, и дух его мятежен. И только с нацией рабов можно делать большую политику.
Ко времени принятия пищи Его Величество возвращался в Спа. Его окружала дюжина гостей. Он председательствовал за столом в ночном колпаке. Когда в его миске недостаточно было бульона, он черпал из миски соседа. Все жестикулировали и орали одновременно напротив государя, который поглощал пищу. Свидетель этого ужасного поведения, каноник Ла Найе, так описывал это застолье: «Почти все тарелки были перевернуты на скатерть, так же как и бутылки с вином, которым не нашлось хорошей пробки. Когда последовала перемена блюд, скатерть вся была испачкана жиром и вином. Последовала вторая перемена блюд. Она состояла из одного блюда, на котором было жаркое из телятины и четыре цыпленка. Его Величество приметил самого большого цыпленка из четырех, взял его в руку, провел им под носом и сделал мне знак, что он хорош, а затем оказал мне любезность и бросил его в мою тарелку; блюдо скользило с одного конца стола на другой, не встречая на пути препятствий, потому что было единственным, а скатерть была такой грязной, что облегчала это скольжение. Затем последовал десерт. Принесли тарелку с тремя пирожными. Наконец поднялись из-за стола, и царь, приблизившись к окну, нашел пару жирных и ржавых щипцов для снятия нагара и воспользовался ими, чтобы почистить свои ногти».[67]
После месяца такого странного лечения, соединяющего минеральные воды и попойки, Петр опять вернулся в равновесие. Он организовал застолье для городских властей, распространил несколько памятных медалей и приказал своему доктору письменно засвидетельствовать, что к Его царскому Величеству вернулось здоровье благодаря целебным водам Спа. Из Амстердама он отправил в Спа специально сделанный по обету стол из черного мрамора, надпись на котором напоминала о счастливом пребывании царя на курорте.
Воссоединившись с Екатериной в Голландии, он был переполнен нежностью к ней. Она была для него самой любимой женщиной в мире. Он не хотел ее показывать в Версале, но привез в Берлин. Король Фридрих-Гийом Первый и королева Пруссии любезно встретили знаменитых путешественников и их свиту в замке Сан-Суси. К сопровождению царя добавилась и свита царицы. Народу было много, и все шумели. Любящая позлословить госпожа Байрет, сестра будущего Фридриха Второго, утверждала, что «чтобы предупредить беспорядки, которые русские господа устраивают во всех местах, где их размещают, королева Пруссии приказала вынести мебель из дома и увезти самые хрупкие вещи». Приветствуя дочь хозяина, которой в то время было восемь лет, царь схватил ее в охапку и смачно поцеловал в обе щеки. Она нашла его «очень большим и довольно статным», но «с лицом таким грубым, что становилось страшно». Что касается Екатерины, мемуаристка увидела в ней человека достаточно некрасивого, плохо одетого и плохо воспитанного. «Царица, – писала она, – была маленькой и коренастой, очень загорелой и не имела ни внешности, ни грации. Было достаточно одного взгляда на нее, чтобы догадаться о ее низком происхождении. В своем смешном наряде она вполне подошла бы для игры в немецких комедиях. Ее наряды были куплены на толкучке; они были старомодны, грязны и украшены слишком большим количеством серебра. С дюжину орденов и столько же портретов святых и разного рода реликвий было нашито на ее одежду, так что, когда она шла, можно было подумать, что ведут мула». Барон де Пёльниц вспоминал, что в Екатерине, с лицом, намазанным белилами и румянами, и коренастой фигурой, на которой топорщилось безвкусное платье, не было ничего соблазнительного. Между тем, писал он, «в ее манерах не было ничего неприятного, и можно было с натяжкой назвать их хорошими, если вспомнить о происхождении этой принцессы. Конечно, если бы рядом с ней был знающий человек, она бы сформировалась, имея большое желание соответствовать; но рядом с ней не было никого, кроме подобных ей дам. Ходили слухи, что царь, человек необычный во всем, находил удовольствие, выбрав таких, чтобы уязвить остальных, более благородных дам своего двора». И де Байрет язвительно замечает: «Она (Екатерина) прибыла с четырьмястами так называемыми дамами своей свиты. Среди них были в основном немецкие служанки, которые выполняли роль дам, горничных, кухарок и прачек. Почти каждое из этих созданий имело на руках богато одетого ребенка, и, когда женщин спрашивали, их ли это дети, они отвечали, отвешивая низкие поклоны по-русски: „Царь оказал честь, сделав мне этого ребенка“».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
