награждает меня ласковой улыбкой, за которой скрывается что-то личное, глубокое, больное… Быть может, она и права: не я первая, не я последняя упала в бездну, лишившись крыльев за спиной.
— Но давай не будем забегать вперёд. — Отложив в сторону свой ежедневник, Татьяна Ивановна принимает позу внимательного слушателя. — Расскажи мне о том времени, пока могла летать.
И я киваю, с головой окунаясь в самые счастливые моменты из прошлой жизни.
— Тем утром мы с Герой негласно решили: ночевать только в моей комнате. Так я могла спать сколько душе угодно, а Савицкому было куда уйти под утро. Мы переживали, что ещё одного пьяного дебоша утончённая натура моей матери просто не вынесла бы.
— Вы с Герой встречались исключительно по ночам?
— Нет, но только ночью по-настоящему сходили с ума.
Пожалуй, впервые за долгое время я от души улыбаюсь. Приятные воспоминания работают ничуть не хуже дорогого антидепрессанта.
Вот и невзрачный кабинет Татьяны Ивановны вмиг перестаёт казаться таким уж унылым и пустым, да и она сама всё меньше напоминает бесчувственного робота, всё чаще улыбается и с неподдельным интересом прислушивается к каждому моему слову.
— Гера всё так же залезал к тебе через окно?
— Нет! Зачем? — смеюсь в ответ. — Люди давно придумали двери!
— Но до этого…
— «До этого» не считается! — перебиваю Татьяну Ивановну, а сама снова улыбаюсь своим воспоминаниям.
Даже сейчас, когда вместо сердца пустота, а чернильная темнота в душе не ведает границ, мне приятно осознавать, что когда-то Савицкому было не всё равно.
— Гера начал дежурить под моими окнами с того самого дня, как впервые встретил на пирсе, — пытаюсь всё разложить по полочкам. — Это стало для него своеобразной традицией. Ну а когда я начала настежь открывать окна на всю ночь, то ещё и немалым соблазном.
— Вы по-прежнему скрывали ваши отношения от окружающих, верно? — Улыбка всё ещё блуждает на губах Татьяны Ивановны, зато слетает с моих. Я надеялась подзарядиться счастьем из фрагментов прошлого, но пока только и делаю, что спотыкаюсь на ровном месте.
— Да, — отвечаю предельно честно.
— Почему?
Каким бы крутым психологом ни была Татьяна Ивановна, она смотрит на мои переживания с позиции взрослого человека и, разумеется, многого не понимает. Впрочем, я и сама себя порой понимаю с трудом…
— Всё так быстро изменилось…— скованно пожимаю плечами. — Наш мир, хоть и развернулся лицом к солнцу, но всё ещё оставался слишком хрупким, чтобы впускать в него посторонних.
— И как долго вы прятались ото всех под одним одеялом?
— Месяц. Точнее, двадцать девять дней.
В груди неприятно ноет: я посекундно помню каждый из них.
— Расскажешь?
— Это только моё, — решительно мотаю головой, невольно перебирая в памяти каждую ночь, проведённую наедине с Герой, — безумную, нереальную, пропитанную сладкими стонами и рваными признаниями, словами любви и искренним смехом.
— Ты надеялась вылечить его любовью?
— Нет! Просто любила! И бесконечно верила в нас!
— И к чему это привело, Тася?
Июль
Дом Мещерякова
Спальня Савицкого
Наплевав на свой внешний вид, бегу наверх и не раздумывая врываюсь в комнату Геры. Я знаю, что он там! В глазах стоят слёзы, в ушах неистово шумит. Нам не впервой оступаться! Сколько раз за эти дни Гера забывал закрыть глаза или я появлялась перед ним так не вовремя! Его мимолётные приступы стали для нас вполне привычными спутниками жизни. Но сегодня всё зашло слишком далеко.
— Гера! —Жадно осматривая спальню, трясущимися руками обхватываю себя за плечи. — Помнишь? Мы вместе! Мы справимся!
Как попугай, повторяю одно и то же, не теряя надежды, что Савицкий услышит, но сегодня ответом мне служит бешеный вой из-за закрытой наглухо ванной комнаты и что-то стеклянное, летящее в стену.
— Уходи! Прошу тебя, уходи!
Жить одними ночами жарко, но порой хочется большего! Человек так устроен: ему всегда мало. Вот и мы ошибочно решили, что уже нормальные!
Когда нам становилось тесно в моей каморке, мы совершали ночные вылазки к озеру или «голодные» рейды к холодильнику; слушали музыку из одних наушников и ждали, когда с неба упадёт хотя бы одна звезда, чтобы успеть загадать для нас бесконечность. А ещё, лёжа в обнимку на моей скромной кровати, могли часами напролёт болтать обо всём и в то же время ни о чём. Между нами не было секретов и запретных тем. Единственным, о чём всегда избегал говорить Гера, было прошлое! Я же не спешила делиться с ним своими снами…
Порой Савицкого накрывало. Его тело сводило судорогой, а на лбу выступал липкий пот. Это означало только одно: мы забылись, и нужна темнота.
Сегодня всё зашло чуточку дальше. Мы проспали, а темноты поблизости не оказалось. Мне страшно представить, что испытал Гера, когда проснулся поутру, сжимая в объятиях моё обнажённое сонное тело: одно дело просто видеть меня на расстоянии вытянутой руки, и другое — утопать в осознанной близости.
— Пожалуйста, открой чёртову дверь! — В сотый раз, не жалея рук, тарабаню в ванную комнату и без сил оседаю на пол. — Хотя бы просто поговори со мной!
Меня колотит ничуть не меньше Геры. Я испугалась, сегодня — особенно остро. Таким я Савицкого ещё никогда не видела! Впервые его боль перешла в агрессию! Впервые я поняла, что бессильна!
— Тая, уходи! — отчаянно орёт Гера, безжалостно круша всё, что попадает под руку.
Я вздрагиваю и начинаю сильнее плакать. Проклинаю летние ночи-коротыши и свою зависимость от этого парня! Чувствую, как все, что мы строили последний месяц, летит к чёрту, но уйти не могу! Если нам суждено сгореть дотла в нашем безумии, то только вместе!
Конец ноября
Кабинет психолога
— Это был первый звоночек, верно?
Голос Татьяны Ивановны выдёргивает меня из прошлого.
— Думаю, Савицкий изначально знал, что «мы» — ненадолго, но ради меня отменно играл роль моего парня. В тот день лимит его терпения иссяк. Его психика не выдержала.
— Он ударил тебя?
— Нет! — неистово верчу головой. — Савицкий никогда меня не бил. Но в то утро сильно напугал. Гера
