Так что ж, получалось, что всё это озорство, нахальство, хулиганство – оно и помогло? Вот те так! Значит, по-хорошему ничего с людьми нельзя, а только силой?
Тут меньшевицкая «Рабочая газета», ещё не спроворясь, писала, что бороться за 8-часовой день несвоевременно, – а заводчики, вот, уже несли на блюде. Соглашались они теперь и на фабрично-заводские комитеты и на примирительные камеры, – только чтобы без разбора в этих камерах не удаляли самовольно мастеров и административных лиц.
Так Козьма и сам так думал. Так конечно!
Вот живо дело пошло, вот нечаянно! Неужто всё и обойдётся миром, ладом? Да лучше и не придумать.
И только собрался Козьма идти на Исполком докладывать о такой победе – как и за ним оттуда прибежали: туда иди скорей! Козьма и пошёл проворно.
А они в новой комнате стояли все на ногах кругом, возбуждённые, – да уж они знали?…
Не, лица все были мрачные, даже перепуганные. И все повернулись к нему, как к главному виноватому.
Да что ж эт такое приключилось? Да в чём же Козьма оступился? Открыл он рот в оправдание, объявить им свою радость,- нет. Ото всех Чхеидзе:
– Товарищ Гвоздев! Исполнительный Комитет поручает вам арестовать бывшего царя Николая Второго!
Что это? Почувствовал Козьма, что вдруг вся краска ударила ему в лицо, густо, как уж он забыл, когда и было.
И все увидели эту краску на его лобастом лице – и смотрели на него ещё более как на виноватого.
– Что это? – бормотал Козьма, растерявшись. – Другого дела у меня нет? Другого человека у вас нет? Что это?
И правда, не знал он за собой ни заслуг таких, ни такого выдатья на всю Россию, чтобы вот именно вдруг ему – да царя арестовывать. Да он и не гож к тому. Да он и не…
Пробасил Нахамкис поощрительно:
– Товарищ Гвоздев! Это большая честь! Вы должны гордиться!
Подскочил и Гиммер, как воробей на одной ноге:
– То он вас арестовал – а теперь вы его! Справедливо!
Этого Гиммера, прости Господи, терпеть не мог Козьма: уж такой надседливый, надоедный в Совете человек – и самый бесполезный: ничего никогда не делал, только речи свои пропискивал.
– Да почему же – я? – руки разводил Козьма, из головы даже вылетело, с какой победой он шёл.
Но никто не объяснял, почему – он, почему – сами не идут. Молчали.
А сказали, что сейчас будет выписан ему мандат на царя. К сожалению, неизвестно, где именно находится царь, где именно его арестовывать, но скоро выяснится, сообщат, тогда туда и ехать.
А сейчас на помощь аресту будет собрана рота семёновцев и рота пулемётчиков.
И надо арестовать также всех без исключения членов династии. А их имущество будет конфисковано народом.
Приподнял руки Козьма, возражать, – не насчёт династии, насчёт себя, – ослобоньте, мол. Нет, стояли все слитным, грозным кругом: только ему!
Так, с приподнятыми руками, как с подхваченным беременем, и отправился Козьма к себе в комиссию по труду. Про восьмичасовой день так и вылетело.
Почему-то сильно его оглоушило. Одно, первое, отрываться от своей работы досадливо, никак нельзя. А второе: невподым тяжело.
Это неправильно Гиммер прощебетал: он – тебя арестовал, а ты – его. Он – царь, тут уклону нет. Не Николай бы Второй правил Россией, так другой кто-нибудь.
А жил себе в России – Козьма Гвоздев, помощник машиниста и токарь. Тот – царствовал, а этот – точил на токарном станке. И никогда бы в голову не запало, что скрестятся их пути, да в такой час неровный. Да с таким мандатом.
Принесли мандат. Росчерки лихие. Жирная печать.
Смотрел на него Козьма безо смысла.
Царя арестовать – как-то не гораздо.
524
Сергей Масловский был человек – драматически неиспользованных возможностей, как и всегда гибнут лучшие таланты на Руси в её кошмарно-неблагоприятной истории. Индивидуалист par excellence, романтик-борец с душой конквистадора, – что бы он мог, если бы перед ним развернулись просторы! Но едва не захлопнулась тюремной дверью неудавшаяся революция, а теперь, в удавшуюся, ведь он побывал на самом важном месте, в центре урагана, – но опять ничего не достиг, и вот тяготился в Военной комиссии каким-то писарем на офицерской должности. Однако за эти первые дни упустил и кооптироваться в Исполнительный Комитет, это уже просчёт непростительный, Революция пошагала гигантскими шагами, и другие имена были вписаны в её раскалённую летопись. Все занимали места, а Масловский везде опоздал, и только складывал про себя, как бы мог ядовито выразиться про этих выскочек-министров: что они сменили воротничные салфетки общественных ужинов на портфели общественного кабинета. О-о, он умел выражаться преостроумнейше, преядовитейше, как он укусит – так никто, но не возникло и новых журналистских мест, кроме грязных «Известий», а во всех солидных газетах все места были укомплектованы своими пишущими мальчиками.
И оставалось, оставалось… опять отдаться своим литературным надеждам (псевдоним Мстиславский будет хорош и даже чем-то страшен), да посещать квартиру Гиппиус и Мережковского на углу Потёмкинской, тут же близко, – всегда к нему внимательных и возможных будущих покровителей на литературном пути. Им изливал он и всё своё недовольство Советом рабочих депутатов и его стихийностью. Если вдуматься – то и новая Революция не слишком удавалась.
И вдруг – Революция ещё раз позвала Масловского, на своём огненном пролётном языке: со 2-го этажа Таврического его позвали на 1-й, в Исполнительный Комитет, – там, в неустроенности, у конца случайного стола сидели Чхеидзе, Соколов и Капелинский – сильно раздёрганные, Соколов с заломленными фалдами сюртука, всегда аккуратный Капелинский с отбившимся на сторону длинным галстуком, а Чхеидзе – трагически вращая глазами.
И вот что они ему объяснили (в Военной комиссии, за рядовыми бумажками даже не знали этого ничего). Сегодня утром были определённые сведения, что Временное правительство обмануло Совет и тайно гонит царский поезд к какому-то из портов для отправки царской семьи за границу. Исполком принял все меры по железным дорогам – остановить! Сейчас получены последние сведения: царь прибыл в Царское и отвезен во дворец как арестованный. Необходимость его перехвата и ареста таким образом отпала. Однако поколеблено доверие к Временному правительству: где гарантия, что они не предпримут такого шага снова на самом деле? Вся охрана дворца – в руках Корнилова, – но, в конце концов, что мы знаем о генерале Корнилове? У него есть демократическая репутация – но так ли он предан народу? Мы должны обеспечить себя от всякого возврата Романовых на историческую сцену. Да за границей у него колоссальные богатства, к нет двух мнений, что он использует их в борьбе против народа. Не ясно, что надо сделать, – но что-то надо! Уже были разогнаны многие меры: заняты вокзалы, собраны кое-какие войска. Но ещё какую-то демонстрацию нужно сделать, чтобы Временное правительство получило урок и остерегалось, да и жаль покинуть начатые приготовления. Так вот предлагается: Масловскому как человеку решительному. (Масловский не мог не ответить признательным кивком) – поручить – поручить ему – совершить нечто эффектное, найденное на месте: перехватить царя в руки Совета и в Петропавловскую крепость? Или хотя бы проверить условия содержания его в Царском Селе? установить действительность охраны? Что-то такое, чтобы почувствовало Временное правительство, и подавить все поползновения Романовых!
Так! Настал. Настал великий час. Тот миг, для которого он и жил всегда, конечно, – а вот уже думал, что пропустил. Ему! – потомку поблекнувшего, оттиснутого дворянского рода, – ему и войти к царю – печатающим беспощадным шагом. Наше происхождение и обязывает нас к подвигам. Он слишком долго был беспомощно зажат в проходах меж библиотечными полками. (А для писательской биографии – какой это случай! Какая пища острому едкому глазу!)
Так! Революция подошла к своему роковому неизбежному повороту – бегству короля! Взлетающий миг! (Нота-бене: однако и не споткнуться, тут – прямая конфронтация с правительством.)
Что делать? Прежде всего – чего не делать? Не надо было Совету передавать власти Временному правительству, а себя ставить в какую-то постороннюю позу. Теперь – что делать?
Ах, это было слишком ясно! Зачем полунамёки, полупризнания и полуклятвы? Всё революционное нутро Масловского встрепенулось навстречу прямому ответу: цареубийство! – вот пламенный язык революции, вот кардинальное решение вопроса, и никакой реставрации никогда!
Но из присутствующих – один лихой Соколов мог одобрить, ему доступны были крайности. А те двое, как и вся почти головка ИК – заячьедушные меньшевики, от полнозвучия такого решения у них лопнут барабанные перепонки!
Обещать же им только усилить охрану дворца – было бы презренным компромиссом.
