Спарк отошел к маленькому столику, где стояли бутылки, налил виски Роумэну и себе, обернулся к Элизабет и Кристе, спросил взглядом, что хотят выпить они, налил виски и им, вернулся к дивану, поцеловал Кристу в затылок, погладил по сыпучим волосам.
— Как звали того рыжего англичанина — Спарк? — спросила Элизабет.
— Как его звали? — Спарк погладил Кристу по щеке. — Не помнишь?
— Помню.
— Ну, ответь Элизабет, она же спрашивает…
— Его звали Спарк, малыш, — вздохнул Роумэн и обнял обеих женщин за плечи. — Его звали Грегори Спенсер Спарк. Или я ничего не понимаю в кинодраматургии…
— Я пойду к мальчишкам, — сказала Криста, — они скучают, я же обещала с ними поиграть после обеда. Ладно? — она снова ищуще посмотрела на Роумэна, и столько в ее взгляде было любви, тоски и тревоги, что у него сердце замолотило заячьей лапкой, перехватило дыхание, глаза защипало: «Вот ведь какое дело, черт возьми, ну и жизнь, ну и время, ну и зверье — люди…»
…Именно маленький Пол, убегая прятаться в дом, зацепил ногой шнур телефона, стоявшего неподалеку от бара на низком столике возле перехода из гостиной в кухню. Дзенькнув, аппарат рассыпался. Роумэн засмеялся:
— Пусть это будет нашим самым большим горем, люди…
Он оглянулся, ища глазами Кристу, заметил осколки аппарата, диск, колокольчики, а рядом маленький черный квадратик, величиной в ноготь большого пальца. Ему достаточно было доли секунды, чтобы понять — это микрофон подслушивания: недавно партию таких новинок ему передали в Мадриде, выпускает ИТТ, работа безотказна, берет разговор с десяти метров, даже шепот…
Роумэн приложил палец к губам, потому что Грегори заметил его взгляд и поднялся, направляясь к осколкам.
— Не склеишь, — ровным голосом заметил Роумэн, — пусть Спарк купит тебе красивый новый аппарат, сестричка… Крис, выброси осколки в мусорный ящик, чтобы малыши не шлепнулись, а то исцарапаются.
— Вот так, — сказал Роумэн, когда они вышли со Спарком на веранду. — Ясно? Ты на подслухе. Но случилось это дня два назад — из-за моего приезда. Поскольку они могли всадить тебе не только эту штуку, поспрашивай Элизабет и старшего, когда к вам приходил телефонист, электрик или мастер по холодильному оборудованию.
Приходил вчера: профилактика электросети; никто его не вызывал, обычная забота штатных властей о безотказной и безопасной работе электросистемы Голливуда.
…Через пять дней на адрес Спарка пришло письмо, запечатанное в конверт «Иберии»; корреспондент сообщал, что его маршрут несколько изменился по не зависящим от него обстоятельствам. «Один из моих прежних знакомых, оказавшийся со мной в самолете — подсел в Лиссабоне — был некий господин из ИТТ. Видимо, он решил надо мной подшутить — опоил чем-то и забрал все мои бумаги. Он же и предложил лететь в Асунсьон. Поскольку у меня там есть два адреса: редакция журнала „Оккультизм“, доктор Артахов, и сеньор Пьетрофф, руководитель „Ассоциации культурных отношений с Востоком“, прошу поискать меня по этим адресам, — вдруг мне удастся туда добраться».
Роумэн предупредил Спарка о возможности получения письма или даже о звонке заранее, в первый же день, когда они вышли на веранду; попросил письмо не вскрывать: «Сначала я хочу посмотреть, нет ли там чужих пальцев». Их было три; явно прошло перлюстрацию.
Роумэн отправился со Спарком на берег океана, там они выстроили план действий. Вернувшись к обеду, Роумэн позвонил в Вашингтон Макайру:
— Послушайте, Роберт, я думаю, мы с вами имеем возможность получить всю их сеть. У меня появилась реальная зацепка. Я принимаю ваше предложение, благодарю за него еще раз, но прошу иметь в виду: мое условие остается в силе.
— О кэй. Пол, я рад вашему звонку, все, как договорились. Привет вашей жене.
— Спасибо. А вам привет от Грегори Спарка, я остановился у него дома, — Роумэн подмигнул Грегори, кивнув на телефонный аппарат («Будто он этого не знал, подслушивал же с первой минуты»). — Если что — звоните, мы пока живем у них, телефон семьсот сорок два, восемьдесят четыре, шестьдесят один…
Положив трубку на рычаг (Спарки купили новый аппарат из искусственного малахита, сделанный под старину; устанавливал сосед, так что подслушки не было, хотя могла быть в любом другом месте дома), Роумэн покачал головой, усмехнулся чему-то и спросил:
— Ответь-ка мне, брат: сколько было войн на земле?
— В тебе просыпается садист? Задавать вопрос, на который невозможно ответить, — первое проявление садизма.
— Ответить может только умный человек, Грегори, ты умный человек, следовательно, ты можешь ответить. Поднапряги память, подвигай извилинами…
— Не знаю, брат, не казни…
— А как думаешь?
— Совершенно не представляю…
— Хм… Я делю людей на тех, кто раскованно фантазирует, не страшась ошибиться, и на тех, кто торгуется, словно боится продешевить, продавая старьевщику старую мебель. Ты стареешь, Грегори, стыдно, человек не имеет права стареть, мы должны умирать молодыми, здоровыми…
— Ну, хорошо, хочешь порадоваться моей ошибке — изволь: люди воевали тысячу тридцать два раза.
— Так. Допустим. А сколько погибло в войнах?
— Сейчас, дай пофантазирую… Пятьдесят два миллиона человек?
— Даю научный ответ: человечество — за последние пять с половиной тысяч лет — воевало четырнадцать с половиной тысяч раз. Это не бунты, распри, стычки, это — зафиксированные войны. А погибло в них более трех с половиной миллиардов человек. Ясно?
Назавтра, оставив Кристу у Спарков, Роумэн вылетел в Вашингтон.
Следующим утром, когда Грегори уехал на киностудию, а Элизабет возилась в саду, в холле рядом с диваном, на котором устроилась Криста, записывая в тетради длиннющие уравнения, — работа шла как никогда, она не могла оторваться, испытывая давно забытое звенящее ощущение покоя и расслабленного счастья, — раздался телефонный звонок (дом Спарков хорошо просматривался с улицы даже без бинокля) и мучительно знакомый голос произнес всего несколько фраз:
— Как бы нам повидаться, а? Это Пепе. Помните?
Штирлиц (Аргентина, ноябрь сорок шестого)
— Значит так, мистер! — рассердился Шиббл. — Либо вы хотите попасть к курандейро,[23] либо мы будем охотиться! Но имейте в виду, что визит к курандейро стоит двадцать долларов.
— Вы меня разденете, — усмехнулся Штирлиц. Он сидел в седле чуть откинувшись, чтобы не болела поясница, ощущая блаженную усталость в теле и налитость в ногах; последний раз был в конюшнях у князя фон дер Пролле, под Бранденбургом, в сорок третьем; вечность прошла с тех пор, Гитлер еще был в Смоленске, Орле и под Ленинградом, Кэт была рядом и Эрвин тоже; господи, как же быстротечно время, не успеешь оглянуться — святки, там, глядишь, — и Новый год…
— Наоборот, я вас одел. Вы были в потрепанном, старом костюме, а в моем тропикано вы вполне импозантны, настоящий антрополог из Глазго.
— Почему антрополог? Да еще из Глазго?
— Ну, не знаю… Из Лондона… Но совершеннейший англосакс. Нет, про дополнительный гонорар в сумме двадцати долларов я говорю с полной мерой серьезности. Чтобы попасть к хорошему курандейро, нам надо спуститься в район Гуарани, пройти через Форресталь Мисионера, в районе Бара Пепири есть хорошие курандейро из Бразилии; там нет границы, люди ходят друг к другу так, как из Аргентины в Парагвай в нашей богом покинутой Игуасу или через Пуэнтэ Пирай возле немецкого Монте-Карло…
— Почему немецкого?
— Потому что в поселках Монте-Карло и Эльдорадо живут одни немцы, они там спрятались от нас, победителей… Хорошо живут, черти, умеют работать…
— Год назад этого самого Монте-Карло не было?
— Нет, почему же… Была маленькая деревушка, правда с прекрасным летным полем, немцы здесь всегда имели самолеты; шпионы — чего ж тут не понять… Очень состоятельные люди; если говорят «да», то это «да», вполне надежны… Как десять немцев поселились здесь — до войны еще, в тридцатых, так сразу же поставили радиоклуб, передатчик, ох-хо-хо, Луну можно слышать, не то что Берлин, ну и, конечно, аэродром с самолетами, хайль Гитлер, и все тут!
— Я не очень-то ориентируюсь на местности… Покажите по карте маршрут, который вы наметили, во-первых, и как нам придется его скорректировать, если пойдем к курандейро, во-вторых.
— Значит, привал?
— Мы же еще только три часа в пути, а вы сулили шесть…
— Да? — рыжеволосый, кряжистый Шиббл почесал переносье расплющенным в ногте указательным пальцем. — Странно. Впрочем, у меня дырявая память. Если не хотите со мной ссориться, не уличайте меня во лжи, — это получается чисто случайно, в принципе я не лжец. Как все люди с плохой памятью, я несколько неуемно фантазирую.
