расходятся и являют нам Нику и этого деда в коляске…
Теперь можно выдохнуть.
Дальше правила игры пишем мы.
Ника
Оглядываю лабораторию. Она полна людей — кто-то сидит за мониторами, кто-то колдует над чашками Петри, кто-то склонился над микроскопом. Кажется, им всем и дела нет до нас со стариком. Но есть одно «но»: все эти люди выглядят странно и неуместно здесь. Белые халаты едва ли не трещат на широких спинах. Мощные затылки мало подходят представителям интеллектуального труда. Такое впечатление, что все они…
Хаос в моих мыслях уравновешивает Злотских, который хлопает в ладоши и восклицает:
— Браво! Сыграно идеально!
И тут же все эти интеллектуалы ощериваются оружием. А трое учёных, которые что-то ковыряли у передвижного металлического столика, на поверку оказываются… Арисом, Глебом и Севой…
Мой страх мгновенно уползает, а на смену ему приходит веселье и уверенность — ну теперь-то всё будет хорошо!
Интересно, как это они так быстро слетали куда-то там за триста километров? А, может, и не летали вовсе? Что же выходит, они меня специально… Достроить цепочку выводов мне мешает команда:
— Ника, ко мне!
Мне не с руки сейчас злиться на мужа за подобное обращение. Но когда мы останемся наедине…
Ладно, сейчас надо выполнять команду. Тем более, что Арис держит Злотских на прицеле своего арбалета.
Блин, ему же нельзя! Он же ранен!
Добегаю, ныряю за спину, обнимаю по поясу.
Можно выдохнуть.
Родной голос шепчет:
— Всё-всё, Сахарок, теперь только вместе.
Прижимаюсь к нему, улыбаюсь, верю.
— Здорово! — произносит Злотских. — И созывать всех не надо. Сами явились. — Поворачивается к Севе: — Господин Драгин, может быть вы отзовёте своих… хм… помощников. В их услугах больше нет нужды.
Драгин отдаёт молчаливую команду, и его вооружённые до зубов доктора наук покидают помещение.
— А вам, господа и мадам, — кивок в мою сторону, — предлагаю переместиться в более приемлемое для разговоров место.
Он проезжает мимо нас, а мы все — идём сдедом.
Впереди Драгин с катаной. За ним мы с Арисом в обнимку — муж по-прежнему сжимает в руке арбалет, а за спиной — как у эльфийского принца — кивер с болтами.
Замыкает шествие Глеб, который, как и положено безопаснику, цепко осматривает помещение, не выпуская из рук пистолета.
Мы проходим через массивную дверь и оказываемся… в гостиной. Здесь царят лофт и хай-тек, но, тем не менее, выглядит всё вполне уютно и по-жилому.
Злотских разводит руками:
— Вот, живу на работе.
И, несмотря на то, что он пытается бодриться, в тоне сквозит отчаянное одиночество. И сейчас я вижу перед собой лишь немощного старика, у которого нет рядом родных и близких. И иррациональная жалость колет сердце.
— Располагайтесь, — гостеприимно предлагает он. И мы рассаживаемся по кожаным диванам.
Тут я уже буквально висну на Арисе. Он, как обычно, собственнически обнимает меня, крепко прижимая к себе. Пряча в надёжных родных объятиях.
Мне так хорошо и спокойно. Все страхи и волнения, вся злость отступают и деваются куда-то.
Старик смотрит на нас почти с умилением. Складывает руки домиком на уровне губ и говорит:
— Я намерен рассказать вам сказку. В ней, как обычно, будет и намёк, и урок. Готовы услышать?
Дружно киваем — жалко, конечно, что опять всё иносказаниями, а не напрямую.
Злотских опускает руки на подлокотники кресла, окидывает нас хитрым взглядом и начинает:
— Жили-были два друга…
Заметив наше внимание, Злотских довольно улыбается и продолжает:
— Они заботились друг о друге, пожалуй, даже сильнее, чем некоторые родные братья. И всё время тосковали, что не связаны узами родства. Уж не знаю кому именно из них, а может — обоим сразу — пришла идея, что если природа не наградила их кровным родством, то они должны сами устранить это недоразумение. В общем, не придумали ничего лучше, чем поженить детей. У одного из них уже подрастал десятилетний сын, у другого — только родилась прелестная дочурка. Вот они и обручили своих отпрысков.
Чувствую, как у меня за спиной напрягается Арис:
— То есть, — недобро хмыкает он, — двое учёных, которые вроде бы должны прогрессивно мыслить, повели себя… как в ретрограды? Вы знали об этом?
— Знал, — подтверждает Злотских, — и не оправдывал. Сразу говорил — будут последствия. Дети могут заупрямиться. Банально не понравится друг другу. Это неправильно — решать за кого-то.
Хохочу. Пусть это непристойно и слегка хамски, но… Человек, который спокойно пошёл на то, чтобы подсадить моей матери не пойми кого, говорит сейчас о выборе и свободе воли.
— О, — усмехается он, — я понимаю тебя, Ника. Но это действительно так. Я ведь тебе говорил: то, что обусловлено рамками научного эксперимента, — одно. А жизнь — это жизнь… Это совсем другое.
— Не вижу принципиальной разницы, — складываю руки на груди, закрываясь от него. — И не хотите ли поведать собравшимся тайну моего рождения? — Полуобрачиваюсь к мужчинам: — Аристарх, родной, ты женился на генетическом мутанте. Сева — к сожалению — мы с тобой не родственники, я — не дочь Вячеслава Дрейнга.
Злые и недоумённые взгляды впериваются в нашего визави. Злотских склоняет голову в сторону, прикрывает глаза и поднимает руки:
— Сдаюсь! Уела!
— Может, сначала вы всё-таки объяснитесь? — говорит Аристарх. Я кожей ощущаю, как он взвинчен сейчас.
— Да тут и объяснять особенно нечего, — отнекивается Злотских. — До встречи с вами, молодые люди, я поведал этой прелестной юной особе тайну её рождения.
И он пересказывает то, что поведал мне, когда мы ехали в лифте.
Однако рассказ должного впечатления не производит. Особенно — на Драгина. Теперь приходит очередь Севы хмыкать и складывать руки на груди.
— Вы, Клим Давыдович, как всегда выдаёте лишь часть правды. Ту, что выгодна вам. Не так ли?
Злотских улыбается:
— А вы, мой юный друг, разве не так же поступаете? Разве «выгодно» вместо «правильно» —
