«Фиат» и «Ситроен» заполонили европейский рынок маленькими машинами и оттеснили длинные, громоздкие автомобили «курмон» в самый конец рыночной шкалы. Росла конкурентоспособность английских фирм «Роллс-Ройс», «Астон Марти», «Бристоль» и «Ягуар», в Германии «Мерседес» восстанавливал свои позиции на рынке, и для машин де Курмонов вырисовывалось не слишком перспективное будущее.
Жерар остался безразличен к взволнованному телефонному звонку.
— Делайте то, что считаете необходимым, если хотите, ставьте новое руководство. Можете предпринять рекламную компанию.
Жерара это не волновало. Он отказался от промышленной Империи де Курмонов, помня о том, как отец ради успеха и власти практически отказался от семьи.
— Я всегда был против взяток и нечистых дел, — говорил он Джиму из Флориды, — поэтому не втягивай меня сейчас в это дело. Распоряжайся, как хочешь, всем — шахтами, литейным за водом, автомобильными предприятиями — мне все равно.
— Но это — наследство Пич, — запротестовал Джим, — мы должны сохранить его ради нее.
Смех Жерара прокатился через Атлантику.
— Я как-то не вижу Пич во главе автомобильной империи. У нее достаточно денег, чтобы быть счастливой, Джим. И я не вижу необходимости в огромном капитале.
Джим обсудил эту проблему с Леони, когда они собирались ложиться спать.
— Я понимаю, — ответила Леони, помня, как фанатически был предан Месье делу автомобилестроения и созданию империи, и еще она всегда знала, что Жерар обвинял отца в смерти Армана в день его совершеннолетия, который разбился на машине несовершенной конструкции.
«Мне придется в убыток продать фабрику, чтобы получить деньги, но это лучше, чем выпустить из рук автомобильный завод, — решил Джим. — Мы должны сделать все возможное, чтобы сохранить его для Пич».
— Настало время, чтобы кто-то позаботился о Пич, — сказала Леони, кончиками пальцев нанося духи за уши и на шею.
Джим удивленно посмотрел на нее.
— Ты понимаешь, что о ней всегда вспоминали в последнюю очередь? Ты ведь знаешь, она мечтает учиться в школе Л’Эглон в Швейцарии. Я думаю, нам следует убедить Эмилию и Жерара позволить ей поехать туда.
— Это будет непросто, — ответил Джим. — Сначала они отпустили Лоис, теперь — Пич. Но если ты думаешь, что для нее так лучше, полагаю, они прислушаются к твоему мнению.
Он смотрел, как Леони расчесывает волосы, восхищаясь золотистым ореолом, обрамлявшим ее лицо.
— Какие прекрасные золотые волосы. — Он нежно потрогал прядь.
— Теперь в них уже больше серебра, — критически заметила Леони.
— Все еще прекрасные, — пробормотал Джим, зарываясь лицом в душистую волну. — Знаете ли вы, как я вас люблю, Леони Бахри Джемисон?
Леони повернулась к нему.
— Думаю, что да, — поддразнила она Джима. — Думаю, что знаю.
Школа Л’Эглон состояла из разбросанных по берегу озера шале, а гладкая, словно отполированная поверхность озера отражала свинцовое осеннее небо. Позади были серо-голубые горы, прятавшиеся в тумане, а расположенные террасами сады, размеченные с педантичной швейцарской аккуратностью, — симметричные квадраты цветочных клумб и кустарников, вели к пристаням с дремлющими байдарками на широких деревянных настилах. В ясные дни в дальнем конце озера вырисовывались очертания Женевы.
Пич влилась в жизнь школы, подружившись со всеми девочками, как будто провела там несколько лет, а не одну четверть. Там были еще две американки — Нэнси и Джулианна, но в основном там учились француженки и англичанки. И Мелинда Сеймор, англичанка, вскоре стала ее лучшей подругой. Они были соседками по комнате, играли в паре в теннис, сидели рядом в столовой, и Пич помогала Мелинде с французским, а Мелинда ей — со всякими науками. Они доверяли друг другу секреты и обменивались историями, и Пич была в восторге от того, что у нее, наконец-то, появилась подруга-ровесница, которая понимала ее. Гуляя, они часто доходили до деревни и покупали изумительный швейцарский шоколад и лакомились по вечерам в своей комнате, читая дешевенькие слащавые романы, в изобилии распространяемые недалеко от их пансиона, которые забивали их головки мечтами о прекрасном, высоком, мужественно-красивом мужчине с темными волосами и жестким страстным ртом.
— Ты действительно думаешь, что такие мужчины существуют? — спрашивала Пич, прижимая к груди старого плюшевого мишку, в то время как Мелинда выключала свет.
— Конечно, существуют, — сонно отвечала Мелинда. — Я даже одного знаю.
Пич мгновенно села в кровати.
— Мелинда! Ты знаешь такого мужчину?
— Да, — зевнула Мелинда. — Может быть, он немного помладше тех, которых описывают в книгах, но он — божественен!
— Кто? — требовательно спросила Пич. — Мелинда, не спи, скажи мне, кто это?
— Его зовут Гарри, — пробормотала Мелинда, зарываясь в норку из одеяла на гагачьем пуху.
Пич откинулась на подушки, крепче прижав к себе мишку, улыбка тронула ее губы. «Гарри. — шептала она, — Гарри». Унего темные волнистые волосы и горящие глаза, как у героя романа «Поле страстной битвы», выразительное серьезное лицо и твердый подбородок. И он высок, широкоплеч и страстен, как персонаж романа «Опасные поцелуи». И его зовут Гарри. Этой ночью она мечтала о нем.
Романтическая любовь заполняла головки девочек-подростков школы Л’Эглон. По субботам на маленьком суденышке, которое курсировало по озеру, они отправлялись в Женеву, а иногда и в Монтре, чтобы сделать покупки, заглянуть в кафе, съедая при этом невообразимое количество сливочного мороженого-коктейля, внимательно разглядывая всех мужчин и оценивая их с точки зрения возможного возлюбленного, при этом перешептываясь, хихикая и отчаянно краснея, если в ответ встречали удивленно-насмешливые взгляды.
У Джулианны были мягкие темные волосы, которые слегка падали на один глаз, и она уверяла подружек, что это очень сексуально. Джулианна была истинной кокеткой и знала все. Мелинда и Пич хвостом тянулись за ней во время поездок в Женеву, когда она строила глазки молодым людям на теплоходе, официантам в кафе, помощникам продавцов в ювелирном магазине, куда она занесла в починку свои часы.
— Но как ты это делаешь? — спрашивали они, пораженные загадочным для них успехом, и Джулианна расширяла глаза, изящным жестом откидывала с глаз прядку волос, обворожительно полуулыбаясь, что вызывало такую необычайную реакцию.
— Это — секс, — говорила она небрежно.
Пич ловила себя на том, что думает о сексе во время уроков, глядя на написанные на доске и озадачивающие ее уравнения, или рассеянно наблюдая кипящую на горелке жидкость во время занятий в лаборатории, или читая сонеты Шекспира.
