Конявичус засмеялся, ему понравился ответ.
29
Антон вернулся в спальню. Зола еще не проснулась. Ее щека расплющилась о подушку, рот сделался квадратным. Лицо спящей подруги показалось Антону темным и грубым. Он ощутил внутренний протест, что отныне все свои дела и поступки вынужден соотносить с много спящей, непрерывно едящей, на глазах толстеющей полуафриканской девицей. Но тут же устыдился. От Золы не отказывались Ланкастер и Конявичус — лучшие люди провинции. Она же предпочла жить с ним. Еще неизвестно, какая у него физиономия, когда он спит.
— Пока ты болел, — продолжил он, — наша партия одержала убедительную победу на выборах. Мы уже почти сформировали правительство. Боюсь, все заботы об этой несчастной провинции опустились на наши плечи, Антонис.
— Бернатас, мои жалкие плечи и зажившие ребра в полном твоем распоряжении. Что я должен делать?
— Понятия не имею, — рассмеялся Конявичус, — но ребята-литовцы намекают, что дело найдется.
— Литовцы? — загрустил Антон. — Их много?
— У меня создается впечатление, что все вокруг литовцы, — ответил Конявичус. — Плюнь — обязательно попадешь в литовца. Но мы-то с тобой знаем… — выдержал паузу, — что на самом деле нас двое.
Антон подумал, что сумасшествие Конявичуса носит какой-то волнообразный характер.
— Ты один, Бернатас, — сказал Антон. — Остальные примазываются, чтобы войти к тебе в доверие. И ты это знаешь.
— Сегодня вечером Ланкастер собирает всех в белом доме, — сухо объявил Конявичус. — Ну, как водится, назовет членов правительства, толкнет речугу. Ты должен быть. Пропуск привезут.
— Зачем? — Антон понял, что его надеждам на тихую жизнь пришел конец.
— Вероятно, чтобы получить назначение, — ответил Конявичус — Должен же ты что-то делать, чтобы оправдать доверие избирателей и окупить деньги налогоплательщиков. Раз уж поселился в особняке.
— Что я должен делать?
— Понятия не имею, — рассмеялся Конявичус и повесил трубку.
— Вставай, — ухватил Антон подругу за горячую пепельную ногу, — проспишь свое счастье.
Золу озаботили два вопроса, на первый взгляд показавшиеся Антону несущественными: в чем он пойдет и пришлют ли за ним машину? Антону было плевать — до белого дома идти две минуты, но постепенно ему передалась суетливая неуверенность подруги.
Зеленая холуйская одежда отпадала. Зола отрядила куда-то слугу. Тот принес серые штаны, которые оказались чрезмерно просторными для Антона, и синий пиджачок, который, напротив, плотно вцепился в плечи. Решили, что на первый раз, если расстегнуть, сгодится.
Так одевались презираемые, средней руки, бизнесменишки, каких, впрочем, в стране было большинство. Один такой — в излишне просторных штанах и тесном пиджачке — частенько наведывался на разбитой машине в школу, где учился Антон. Он арендовал хозяйственные постройки на школьном дворе и заодно поставлял оргалит для строящегося директорского особняка. Видать, поставлял плохо или не тот оргалит, потому что директор пускал его к себе не сразу, заставлял подолгу топтаться во дворе. Бизнесменишка, впрочем, стоически сносил любые унижения, потому что приезжал не только и не столько к директору. Из окон в бизнесменишку бросали разной дрянью, но он не уходил. В конце концов директор выдергивал из карцера какую-нибудь нахулиганившую старшеклассницу. Та — кому охота сидеть в карцере? — соглашалась. Бизнесменишка уединялся с ней в пустом классе. Как сейчас догадывался Антон, это происходило в случае, если стоимость поставленного оргалита не покрывалась платой за аренду школьных складских помещений. Девицы жаловались, что бизнесменишка расплачивался за услуги исключительно билетами социального продовольственного займа. Теоретически их можно было, отстояв многочасовую очередь, обменять в фондовом магазине на свекольное рагу, холодец или крупу. Но гораздо вернее было в этом фондовом магазине получить по морде и… еще билетов на дивиденды.
Посмотрев на себя в зеркало, Антон подумал, что лучше в лес, чем заниматься мелким бизнесом. Почему-то он был уверен, что его заставят отоваривать талоны на студень или распространять акции тысячепроцентного государственного займа «Свобода». А может, вылущивать из муниципальных квартир злостных неплательщиков за коммунальные услуги — это был весьма распространенный в городах бизнес.
Опасения отчасти развеял доставивший пропуска в белый дом курьер. Он почтительно осведомился, угодно ли господину Антону оставить машину за собой или же подослать ее за ним к определенному часу. Антон выбрал второе. «Ни в коем случае не соглашайся на бизнес-лицензию, — сказала Зола, когда курьер ушел, — только на госслужбу».
…В назначенный час Антон и Зола переступили порог резиденции главы администрации. Под белыми колоннами недвижно стояли, положив руки на короткие автоматы, спецназовцы в камуфляже. Сержант проверил пропуск. В углу пластиковой карточки значился цифровой индекс. Видимо, внешний вид Антона не вполне соответствовал индексу. Сержант удивленно козырнул, вернул пропуск.
В зал заседаний вела широкая, застланная ковром лестница. Поднимаясь, Антон с горечью отметил, что одет хуже всех. Таких позорных штанов не было ни на ком. Зато Зола великолепно смотрелась в черных галифе, заправленных в высокие шнурованные ботинки, в пятнистом приталенном френче с заплетенной в металлическую сетку золотистой крашеной косой. Мужчин здесь было гораздо больше, чем женщин. Некоторые раскланивались с Золой, однако близко не подходили, видимо, находясь во власти более сильных и важных чувств.
У входа в зал пропуск проверили еще раз. Теперь два паренька в штатском, которые как бы невзначай пробежались растопыренными ладонями по одежде. — Оружия не было. «Пожалуйста, во второй ряд. Ваши места справа». Последний раз Антон слышал «пожалуйста» от Елены. Потом — как отрезало.
Зал быстро наполнялся людьми. Антона удивило отсутствие улыбок. Казалось бы, собравшимся победителям самое время улыбаться, веселиться и шутить. Но нет, лица были встревоженно-мрачны. Антон искал глазами Ланкастера и Конявичуса, Но их в зале не было.
— Они в президиуме, — шепнула Зола.
— Где? — Антон не знал этого слова. Зола раздраженно стиснула его ладонь.
Все вдруг дружно встали, начали аплодировать. Антон обнаружил, что один в зале сидит, в то время как все стоят и аплодируют неизвестно чему. Чувствуя себя полным идиотом, Антон поднялся. Лица аплодирующих были сосредоточенны и торжественны. Они как будто призывали аплодисментами некую высшую силу и одновременно боялись этой силы. Только в розовом, как у младенца, лице ближайшего к Антону старика между сосредоточенностью и торжественностью сыскалось местечко для ненависти. Старик посмотрел сначала на ботинки, потом на штаны, потом на пиджак Антона. Нижняя его губа дрогнула.
— Ты… почему в этом ряду? Тебе кто разрешил, сволочь? — простонал старик. Руки его между тем продолжали аплодировать, как будто существовали отдельно.
Воспользовавшись этим странным обстоятельством, Антон прищемил розовую упругую щеку старика пальцами. Сильно не получилось — пальцы съехали. «Какие же продукты надо жрать, чтобы была такая гладкая кожа?» — подумал Антон, захватывая и крутя пальцами против часовой стрелки резко суженный в целях эффективности воздействия сегмент щеки. Старик открыл рот. Антон испугался, что он сейчас заорет, прихлопнул другой рукой слюнявую пасть.
— Прекрати! — оттащила его от старика Зола.
Хам между тем сделался багровым, как свекольное рагу. Теперь не только нижняя губа, а все его лицо тряслось, как холодец.
Зола показала глазами наверх, на потолок. Антон тут же забыл про злого старика, который больно пнул его ногой. Потолок в полутьме раздвинулся. В проеме возникло медленно опускающееся деревянное днище, оклеенное… газетами? Присмотревшись, Антон увидел, что не газетами, но акциями, облигациями, векселями, сертификатами и прочими ценными бумагами, включая банкноты, среди которых, впрочем, не было новых — с солнцем на одной стороне и звездами на другой — рупий. Теперь все не просто аплодировали, но кричали: «Фондовому рынку — слава!», «Ура коммерческим банкам-эмитентам!», «Народ и предприниматели едины!», «Да здравствует рыночная экономика!», «Все на рынок ценных бумаг!», «Бизнесмены, вперед!» Днище постепенно превратилось в короб, в подобие лодки. В лодке торчали головы, все, как одна, в идиотских шапках с урезанными козырьками. Антон узнал головы Ланкастера и Конявичуса.
— Они… в чем? — спросил у Золы.
— Это шапочки брокеров, так положено, — шепотом ответила Зола.
Короб наконец опустился на сцену. Аплодисменты и крики достигли высшей точки неистовства. Вдруг вспыхнули прожекторы, и короб как будто взорвался сверкающими осколками. Оказывается, борта короба-лодки были инкрустированы монетами. Антону приходилось держать в руках монеты, но никогда — такие новенькие и яркие. «Свободной монетарной экономике слава-слава-слава!» — яростно проревел зал.
