Я вытянула шею, пытаясь понять, куда он указывает; по тот дом располагался под острым углом, и я могла бы увидеть его только с того места, где стоял Хейст. Заметив мои затруднения, он подвинулся.
— Большое здание. Каменное, — уточнил он.
Я разглядела над крышами лишь смутный серый квадрат.
— Национальная галерея? — спросила я.
Он кивнул.
— И Королевская академия. А знаете, что находится позади нее?
Я отрицательно покачала головой.
— Исправительный дом Сент-Мартин. Они не могли бы охарактеризовать ситуацию точнее, даже если бы вырезали над входной дверью слова: «Вот что ждет человека гениальных способностей, если он ни перед кем не пресмыкается». Так что он вынуждает вас сделать?
— Простите?
Внезапно он двинулся на меня.
— Тот человек! Зачем он послал вас сюда?
Меня охватило негодование. Я хотела резко сказать, что домыслы его беспочвенны и сэр Чарльз руководствовался только добрым ко мне отношением, но побоялась еще больше рассердить Хейста. Если бы дошло до гневной перепалки, он наверняка взял бы надо мной верх, поэтому я отошла в глубь комнаты и мягко произнесла:
— Разве он не разъяснил это в письме?
— Значит, биография?
Я кивнула:
— Биография Тернера.
И я все ему рассказала, прикинув, что малейшая нечестность с моей стороны только подогреет его подозрения. И, полагаю, оказалась права, ибо, когда я договорила, он если и не выглядел полностью убежденным, то и не разразился немедленными возражениями, а погрузился в задумчивое молчание и машинально теребил обмотанный вокруг левой ладони платок.
Это был неподходящий момент, чтобы продолжать настаивать; поэтому я оставила Хейста наедине с его мыслями и вновь огляделась вокруг, пытаясь отыскать объяснение обуревавшей его ярости и тому печальному состоянию, в котором он пребывал. На глаза мне попались бумаги на столе. Разного размера и вида, они были оформлены и разложены таким образом, что, без сомнения, составляли текст журнальной статьи или дневник, который готовили для передачи в печать. Несколько разделов, как и подобает статьям, имели заглавия — «Честный человек», «Его высочество болтун». А на верхнем листе значилось: «Монокль». Видимо, решила я, это заглавие публикации. Впрочем, о подобном сочинении я никогда не слышала.
— Два шиллинга в день, — произнес Хейст неожиданно.
Я не могла взять в толк, о чем он говорит, — возможно, о цене журнала или о жалких грошах, которыми оплачивается его труд. Я повернулась к нему с улыбкой, больше напоминавшей глупую ухмылку. Хейста, без сомнения, обуревал какой-то внутренний разлад, его челюсть дергалась, и он так дергал носовой платок, что ладонь под ним совсем побелела.
— Арендная плата, — сказал он.
— Арендная плата?
— За дневник.
Краска прилила к моим щекам. Я не сомневалась, что Уолтера никогда не вынуждали платить за информацию, и возможность чего-либо подобного не приходила мне в голову. Неужели Хейсту хватило наглости сделать столь оскорбительное предложение только потому, что я — женщина?
— Я отнюдь не занимаюсь коммерческими сделками, — произнесла я холодно.
Он начал дрожать — то ли от страха, то ли от раздражения.
— Когда человек получает в наследство отцовский дом, никто не его осуждает, если он вознамерится его сдать.
Это звучало справедливо, я не могла отрицать. И все-таки (сказала я себе гневно), разве дневник и дом — одно и то же? Однако когда я попыталась пояснить, в чем состоит разница, то не сумела быстро подыскать походящую формулировку и неуверенно произнесла:
— Но дневник — не дом.
Хейст напыжился и выпятил грудь. Впрочем, я больше огорчилась за него, нежели испугалась: в его глазах таились тоска и отчаяние, и он не мог унять дрожание рук. В самом деле, он походил на большую напуганную собаку, которая демонстрирует агрессию, надеясь на поживу, но готова убежать прочь, если неприятель проявит твердость. Видимо, Хейст заметил мое сочувствие, ибо внезапно заговорил более настойчиво и жалобно:
— Я потерял все, мисс Халкомб. Даже свою семью.
— Вашу семью?
Он кивнул.
— Моя жена, в отличие от меня, совсем не годилась для подобной жизни. Она старалась, но не нашла в себе сил приспособиться. В результате она стала изгнанницей и уехала с нашими девочками в Суррей, к сестре.
— О, как ужасно! — воскликнула я, вспомнив, какое действие произвели на Лору и ее детей всего несколько недель разлуки с Уолтером — и это при том, что они не страдали от нищеты и ни минуты не сомневались в его возвращении.
— И они должны там оставаться, — продолжил мистер Хейст, — пока обстоятельства не изменятся к лучшему.
— А есть какая-то надежда? — спросила я, понимая, что ослабляю подобным вопросом собственную позицию, но будучи не в силах ожесточиться и продемонстрировать безразличие, как, возможно, поступил бы мужчина.
— Нет, если некоторые… продолжат свое дело, — сказал он с гримасой, напоминающей улыбку, правда, блеклую и натужную. Он махнул рукой на кипу бумаг на столе. — Но они не отнимут у меня надежды, как сумели отнять ее у отца.
— А что это такое? — спросила я.
— Новое начинание.
— Журнал?
Он кивнул.
— Они постараются заткнуть мне рот, как это бывало раньше. Но даже если они и преуспеют, то ненадолго. Я просто начну новое дело. А потом еще одно, если потребуется. И еще одно.
Помешательство это или героическая стойкость непонятого человека? Я не могла разобраться, но меня охватило ужасное любопытство, и хотя я опасалась спровоцировать поток беспочвенных жалоб и фантастических утверждений, все-таки решила, что необходимо узнать больше.
— А на какую тему вы пишете? — осведомилась я осторожно.
— О, моя тема! Моя тема всегда одна и та же, мисс Халкомб, — тупость, бесчестие и разврат. — Он издал короткий, лающий смешок, похожий не на выражение веселья, а на крик боли. — Видно, таково мое предназначение — бороться с пороком до конца дней моих.
Был он ненормальным или нет (упоминание сэра Чарльза Истлейка в числе своих «тупых» и «развращенных» врагов определенно свидетельствовало о помешательстве), я не могла не восхититься его отвагой и решимостью перед лицом несчастья и не посочувствовать его горестям.
— Прекрасно, — сказала я, улыбаясь как можно любе шее — Я принимаю ваши условия.
Его лицо мгновенно утратило напряженность, и на нем появилось совсем иное выражение — облегчения и триумфа.
— Где дневник? — спросила я.
Хейст указал на шесть томов разной толщины, разместившихся на верхней полке шкафа. Я прикинула, что на быстрый просмотр каждого из них, с сопутствующими записями, у меня уйдет день; и еще дня два-три я потрачу на выписки для Уолтера. Проявляя щедрость (и, сознаюсь, избегая стеснительной необходимости просить сдачи), я достала из кошелька соверен и протянула Хейсту.
— Вот, — произнесла я. — Забираю дневники на десять дней.
— Забираете?! — возопил он, внезапно обретая прежнюю решительность. — Вы не можете забрать их, мисс Халкомб. Вы должны читать их здесь.
Это было возмутительно, ни с чем не сообразно, невозможно; и все-таки я знала, что сама спровоцировала Хейста, проявив доброжелательность и тем самым поощрив дальнейший натиск. Несмотря на всю мою неуверенность и нежелание, настало время проявить твердость.
— Нет, — ответила я. — Где я буду заниматься?
— Я найду для вас стул, стол и поставлю их внизу.
— У вас слишком мало мебели даже для себя, — заметила я. — А если, — я расхохоталась, демонстрируя мнимую осведомленность, — если появятся судебные приставы?
Он затряс головой и собрался возразить; но прежде чем он заговорил, я продолжила:
— А кроме того, как вы намереваетесь отапливать комнату?
— Я куплю уголь. Вы должны добавить мне денег на уголь, — ответил он; однако угрожающие нотки, звучавшие в его голосе, уже сменились униженно-просительными и готовы были в любой момент превратиться в отчаянно-молящие.
— Мистер Хейст, — сказала я, — я не собираюсь работать в этом доме. Сегодня я пришла сюда с добрыми намерениями и предложила вам условия, которые считаю справедливыми. Боюсь, вы должны согласиться или отказаться от сотрудничества.
— Это все, что я имею! — воскликнул он жалобно, сдернув с руки носовой платок и в тревоге накручивая его на указательные пальцы. Как я успела заметить, тыльную сторону его ладони покрывали подживающие царапины, будто он ободрал ее о кирпич.
— Но что вас так беспокоит? — спросила я. — Вы считаете, что это происки сэра Чарльза, который хочет завладеть дневниками вашего отца и уничтожить их?
Он не смог удержаться от судорожного вздоха, словно его внезапно ударили, из чего я заключила, что моя загадка верна.
